Вот почему, получив впервые за несколько лет официальное предложение выступить перед трудящимися Кузбасса, я принял это предложение с радостью и могу сказать, что выложился на выступлениях без остатка. Концерты прошли с успехом. Рабочие в конце выступлений подарили мне специально отлитую из стали медаль в благодарность, партийные и советские руководители области благодарили меня за выступления, звали приехать вновь. Радостный я вернулся в Москву, ибо в последнее время у меня была надежда, что моя деятельность будет наконец введена в официальное русло.
И вот незаслуженный плевок в лицо, оскорбительный комментарий к письму журналиста, организованный А.В. Романовым в газете «Советская культура», который может послужить сигналом к кампании против меня, как это уже бывало раньше.
В Городке космонавтов, в студенческих общежитиях, в академических и в любом рабочем поселке Советского Союза звучат яри песни. Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде нашего общества, имея такую популярность. Странно, что об этом забочусь один я. Это не простая проблема, но верно ли решать ее, пытаясь заткнуть мне рот или придумывая для меня публичные унижения?
Я хочу только одного — быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше Общество.
А то, что я не похож на других, в этом и есть, быть может, часть проблемы, требующей внимания и участия руководства.
Ваша помощь даст мне возможность приносить значительно больше пользы нашему обществу. В. Высоцкий».
Перед тем, как отправлять послание, показал опытным людям. Мнения разделились. Кто советовал не будить лихо, пока оно тихо. Кто вспоминал классика, который заявил: «Не могу молчать!» А один из друзей, кажется Ваня Бортник, притащил машинописную копию письма Зощенко товарищу Сталину. Почитай, мол, сравни:
«Дорогой Иосиф Виссарионович! Я никогда не был антисоветским человеком... Я всегда шел с народом. И этого у меня никто не отнимет. Прошу мне поверить — я ничего не ищу и не прошу никаких улучшений в моей судьбе. А если я пишу Вам, то с единственной целью несколько облегчить свою боль. Я никогда не был литературным пройдохой или низким человеком, или человеком, который отдавал свой труд на благо помещиков и банкиров. Уверяю Вас...»
— Как, думаешь, помогло? Ага. На дату обрати внимание — 24 августа 1946 года. Через две недели товарищи «пысьменники» порешили: «исключить Зощенко М.М. из Союза Советских писателей как несоответствующего в своем творчестве требованиям...»
— Спасибо, что не посадили...
— В общем, решай сам. Во всяком случае, из Союза писателей тебя исключить не смогут. Потому как ты туда и не поступал. Как ты там пел: «Ерунда! Не вернусь, вероятно, потому что я не уезжал!..»? Теперь можешь спеть — «Исключай! Не вступлю, вероятно, потому что я и не вступал!»...
Посмеялись.
Все, теперь с легким сердцем можно отправляться на дуэль. То есть на съемки фильма «Дуэль». Хотя Хейфиц, кажется, уже придумал для будущей картины более завлекательное название — «Плохой хороший человек», в которое так просится какой-нибудь знак препинания, только вот какой и куда его всучить? Почти «Казнить нельзя помиловать»...
Сначала были студийные съемки в павильонах «Ленфильма». Прилетела Марина, выкроив целый месяц. Накануне Высоцкий переговорил с Татарским:
— Слушай, а может, Хейфиц все-таки попробует Марину?
«Чувствовалось, что Марине жутко хочется сняться в картине, — видел Евгений Маркович. — Почти все время съемок в Ленинграде... Марина приходила каждый день и сидела со всегда открытым томиком Чехова: еще раз перечитывала эту повесть...»
Татарский переговорил с Иосифом Ефимовичем, но того эта идея не вдохновила, и он ушел от разговора... Ну что ж, не получилось, так не получилось. Но Марина все равно осталась рядом с мужем. Участники съемок не спускали глаз со звездной пары. «Высоцкий в гриме фон Корена готовился к очередном кадру и о чем- то беседовал с красивой женщиной, лицо которой мне показалось очень знакомым, — рассказывал постановщик трюков Александр Массарский. — Я наблюдал, как она заботливо поправляет ему прическу, пытался вспомнить, где мы могли с ней встречаться, и понимал, что мы не знакомы. Она вела себя естественно, старалась не привлекать к себе внимание окружающих, никого не замечала вокруг и смотрела на Володю восторженным влюбленным взглядом. Она посмотрела в мою сторону, и я понял, что это Марина Влади. На ней было простое ситцевое платье, настолько скромное, что, когда по студии пошел слух о присутствии Марины Влади во втором павильоне и студийные девушки под любым предлогом заглядывали в декорацию, ожидая увидеть размалеванное «чудо», они равнодушно скользили взглядом по лицу актрисы, на котором не было вызывающей косметики, и разочарованно уходили, не узнав ее. Володя познакомил нас, и в это время его позвали к съемочной камере. Разговаривать с Мариной было легко, и вскоре мне стало казаться, что мы и впрямь с нею давно знакомы, но о чем бы мы говорили, она неизменно переводила разговор и все рассказывала или расспрашивала о Володе...»
К ее присутствию на съемках быстро привыкли, и никто не удивился, когда по просьбе Высоцкого парижская «колдунья» без- ропотно отправилась за пивком для изнемогавших от небывалой питерской жары актеров: «...Повязала голову каким-то платочком, взяла самый обыкновенный бидончик, который оказался у кого-то, в пошла в ближайшие бани, где торговали хорошим пивом. И быстренько его принесла, все были очень довольны — и поведением Марины, и вкусным пивом...».
Затем съемки продолжились на черноморском побережье. Режиссер считал, что Высоцкому в роли очень помогала внутренняя музыкальность: «Мы говорили с ним о ритме его речи... Когда человек... хочет... казаться мощным при своей не очень мощной фигуре, у него возникает особый ритм речи. Он говорит всегда чуть медленно, потому что говорить быстро — он считает — как бы лишает его достоинства...»
Подготовительная работа, сам процесс съемок производил сильнейшее впечатление на актеров, отвыкших и от репетиций, и от умного, тонкого, подробного разговора с режиссером. Когда работа закончилась, Высоцкий признался коллегам: «Я к Хейфицу Пойду на любой эпизод. Если он в следующий раз меня на роль звать не будет, а предложит маленький эпизод, самый ерундовый, — я всегда к нему пойду!»
Снимаясь в «Плохом хорошем человеке», Владимир уже думал о будущей работе. Смехову удалось заинтересовать останкинское начальство своим предложением поставить двухсерийный телеспектакль по «Воспитанию чувств» Постава Флобера. Кремль готовился к приезду французского президента Помпиду, и премьера инсценировки Флобера была бы как нельзя кстати.
