я помнил мамино слово – «пепочка».
Мне было лет пять или шесть, у меня, очевидно, что-то случилось, пардон, с пиписькой, поэтому мама говорила: «Встань на табуретку, я тебе промою пепочку марганцовкой. Только ты не смотри». И заставляла меня смотреть в окно, следила за этим. Получается странно: до семи, а может быть, даже до восьми лет я не рассматривал свою пипиську. Вот как раз до того случая, когда Мишка Слоним приложил к ширинке куриное сердечко и сказал, на что это похоже. И вот тут-то я захотел выяснить, похоже или нет, и вообще, что там у меня происходит пониже пупа. Однажды я лежал на кровати и вытащил свою штуку из штанов, стал ее внимательно рассматривать, шевелить и теребить. Не могу сказать, что я испытывал какое-то усладительное чувство. Просто мне было интересно, что там такое (через пару абзацев я расскажу, с чем именно был связан этот интерес). Но тут в комнату вошла мама и сказала: «Что ты делаешь?» Я сразу спрятал пипиську обратно в штаны. «Я все видела! – сказала мама, села рядом со мной на кровать и сказала: – Пепочку трогать нельзя». Я тут же спросил: «А когда писаешь?» – «Когда писаешь, можно, – не смутилась мама. – А вот так трогать, как ты трогаешь, – нельзя». Я пожал плечами, и тогда мама сказала: «За это сажают в тюрьму». «Ни фига себе», – подумал я, но еще не до конца поверил. «Вот Сережку Виноградова, – сказала мама, головою кивая в сторону соседней комнаты, – Сережку Виноградова в тюрьму посадили».
Я знал, что Сережку Виноградова посадили в тюрьму. Но: «Его посадили в тюрьму, потому что он трогал себе пепочку», – сказала мама. И на меня это действительно произвело впечатление. В тюрьму очень не хотелось. Потому что я уже по каким-то рассказам примерно представлял себе, что это такое. Конечно, это были мысли совершенно невинные и детские, но – вообразить себе запертую комнату на десять человек с кроватями в два этажа, а то даже в три, с баландой в железных мисках, и все такое прочее – нет, только не это. Поэтому свою «пепочку», виноват, пипиську, я на некоторое время оставил в покое.
Вот я и думаю: это была настоящая детская травма или как?
А рассматривал я свою пипиську вот почему.
Все слова, которым меня научил нигилист Базаров, были понятны. Мужская пиписька; женская пиписька; самка собаки или просто нехороший человек; плохая тетя; еще был мудак, то есть глупый и нелепый дядя. Оставалось загадочное слово, похожее на «палаццо». Базаров подробно, буквально на пальцах объяснил. Но я совершенно представить себе не мог, как эту мягкую трубочку запихнуть в узкую щелку. И вот поэтому-то я и занялся внимательным рассмотрением этого инструмента, за чем меня и застукала мама. Может быть, я и в самом деле испугался, что меня в тюрьму посадят, – не знаю. Но как-то успокоился.
В таком относительном спокойствии я пребывал, наверное, класса до седьмого. Хотя были и анекдоты, были и песенки, неприличные стишки эротического содержания, были бесконечные анекдоты про гомосексуалов, были, наконец, Мопассан и Боккаччо – но ведь и там сплошные парафразы. Были какие-то кровавые рассказы о том, что какой-то парень себя сильно поранил, потому что девушка украла у подруги брошку и спрятала ее «там», – и прочая сексуально-фобическая дребедень.
Но так, чтобы попросту и в подробностях, – ни-ни. Но наконец наступил момент, когда меня – и узкий круг ребят из класса – просветил мой сосед по парте по имени Женя Макаров. Он был второгодник и поэтому самый сильный и опытный, я сидел с ним за одной партой, так что мы как бы дружили. Именно как бы, мы вне школы не общались. Но в школе сам факт, что я сидел с ним за одной партой, придавал мне некоторый дополнительный вес и избавлял от неуважительных тычков со стороны старшеклассников. Женя сочинял стихи, у него была толстая общая тетрадь, куда он записывал свои сочинения – лирические, эротические, юмористические. Среди юмористических был истинный шедевр: «Басня. Тигрица зайцу сделала минет. Морали нет. И зайца нет».
Однажды Женя Макаров принес целую тетрадку, нормальную тетрадку в линеечку на двенадцать листов, то есть на двадцать четыре страницы, исписанную отчетливым, как говорили тогда, «почерком отличника». Там был «Рассказ про Митю и Валю», и этот рассказ Женя Макаров читал нам – нас было четверо или пятеро – вслух на скамеечке в маленьком садике недалеко от школы. О том, как младшая сестра (по рассказу ей было лет шестнадцать, наверное) соблазняет своего старшего, примерно восемнадцатилетнего брата. При этом сама она, разумеется, девственница. И вот в этом рассказе секс был описан чрезвычайно подробно и досконально, во всех стадиях. С тщательным описанием ощущений и переживаний сторон. И главное, без единого неприличного слова. Этакий учебник в художественной форме.
Кстати говоря, этот рассказ, но в уже изрядно сокращенном и путаном виде я увидел в «девичьем альбоме» одной восьмиклассницы. Не подумайте дурного: этот альбом дали почитать моей второй жене, с которой мы, так и не повенчавшись, прожили чудесный любовный год. А поскольку мы, что называется, вели общее хозяйство и жили в одном доме, то мы считали друг друга мужем и женой независимо от венцов и штампов. Но все это быстро кончилось. Разумеется, по моей вине.
Но когда мы с нею летом этого славного года отдыхали в городе Пирятине Полтавской области, где у нее была дача, огромный одноэтажный дом с куском берега, мостками и лодкой на реке Удай (очень древнее индоевропейское название, соответствует древнегреческому hydor, русскому «вода» и английскому water), какая-то соседская девчонка принесла ей этот альбомчик, сказав: «Там такие рассказы и стишки, дай своему мужу, пусть возбуждается». Рассказ был сильно короче, и я, как текстолог, сразу увидел в нем швы сокращений. И самое смешное – слово «член», которое там встречалось чуть ли не в каждой фразе, везде было написано через «ё», вот так: «члён». Наверное, переписчица решила, что бывает член в приличном смысле – например, член партии, член комиссии, а бывает в неприличном, так вот пусть он будет «члён», чтоб не путать.
Но это я уже забежал вперед. Это уже было после папиной смерти и, наверное, после того, как Денис Кораблёв начал растворяться в Денисе Драгунском.
А пока Денис Кораблёв, начитавшись этой замечательной прозы, просто сходил с ума, глядя на окружающих девочек и молодых женщин тоже. Поднимаясь или спускаясь в метро, он внимательно смотрел на женщин, которые спускались или поднимались ему навстречу по эскалатору, и в уме
