После Тедди Рузвельта[272] вы – самый молодой из ушедших в отставку президентов. Вы сравниваете себя с Рузвельтом?
– Время, когда я был президентом, во многом похоже на то время, когда он был президентом. Его задачей было способствовать превращению Америки из сельскохозяйственной страны в промышленную державу, а самое главное – превращению нации из изоляционистской в интернациональную. В мое время мы способствовали переходу из индустриального века в век информационный и из мира «холодной войны» в многополярный, более взаимозависимый мир.
Потом, когда Рузвельт ушел, он почувствовал, что Тафт[273] предал его прогрессивное наследие. Поэтому он почти все последние годы жизни занимался политикой. Он выстроил трехпартийную политическую систему и был очень влиятельной личностью. Но мне кажется, он мог бы оказать более существенное влияние на жизнь страны, если бы не его явное разочарование тем, что он уже не президент. Для меня нет выбора. Я не могу снова баллотироваться, потому что теперь существует двадцать вторая поправка[274].
А если бы не было двадцать второй поправки, вы бы снова баллотировались?
– О, вероятно, я бы снова баллотировался.
Как вы думаете, вы бы одержали победу?
– Трудно сказать, ведь это все теория.
Как вы считаете, двадцать вторая поправка – это хорошая идея? Вполне ли демократично ставить предел сроку пребывания на посту президента?
– В конечном счете, аргументы в пользу пределов исполнительного срока вполне убедительны. Да, у меня есть запас энергии, и я люблю эту работу, я люблю характер этой работы. Но, возможно, лучше уйти, когда ты еще полон сил. Возможно, следовало бы вставить в поправку слово «подряд», поставить предел для двух сроков подряд.
Одним из первых дел на посту президента была ваша попытка отменить освобождение от армии для геев. Почему это дало осечку и чему вас это научило?
– Это дало осечку, потому что выступавшие против были достаточно умны и провели голосование в Сенате, который не одобрил такого изменения в политике.
Многие думают, что я пошел на компромисс с военными. Это не так.
Если бы я намеревался что-либо сделать, то мне пришлось бы заручиться вето меньшинства в Палате представителей или в Сенате. Но 68 сенаторов из ста проголосовали против моей политики, а это означало, что я не мог проводить ее ни в одной палате. И только тогда мы с Колином Пауэллом выработали этот дурацкий принцип «не спрашивай, не говори»[275].
В первый год вашего президентства вы регулярно беседовали с Ричардом Никсоном.
– Я вернул его в Белый дом. Я просто счел, что обязан это сделать. Для своих лет он вел деятельный образ жизни вне Белого дома, писал книги, пытался быть значимой фигурой в международных делах. Он заплатил высокую цену за свои поступки, и мне просто показалось, что для страны было бы полезно, если бы я пригласил его. Он сказал мне, что он всецело на моей стороне, потому что считает, что пресса была слишком жесткой ко мне в 1992 году, и что ему понравилось, что я решил не сводить счеты с жизнью. Он сказал, что жизнь продолжается. У нас был долгий разговор. Я всегда думал, что он мог бы быть великим президентом, если бы больше верил в американский народ.
Что вы сделали, когда услышали новости о бойне в Колумбине?
– Это была последняя и самая страшная из целого ряда наиболее известных боен в школах. Одна случилась в Джонсборо (Арканзас), на моей родине, – некоторых руководителей школы я знал лично.
Я многое передумал. Прежде всего: откуда у ребят все это оружие? И как они могли собрать весь этот арсенал без ведома родителей? А немного прочитав об этом, я подумал: как они оказались такими заброшенными, что никто даже не спохватился, пока они не оказались на краю? У нас был просто шквал убийств, ассоциируемых с «чернухой» в Сети.
Что вы имеете в виду, говоря «„чернуха“ в Сети»?
– Ну, я хочу сказать, что эти ребята попали под какое-то сатанинское влияние. Тогда я забеспокоился – это и сейчас меня беспокоит – о людях в нашем обществе, особенно о детях, которых просто уносит.
Возможно, кого-то из этих ребят можно было бы спасти, если бы помощь пришла вовремя, – и тогда все остальные дети остались бы живы.
Шокирует, что у нас не было нового законодательства по контролю над оружием до того, как это произошло.
– Правда в том, что, когда наступает время принимать законы, многие в Конгрессе все так же боятся NRA (Национальной стрелковой ассоциации). NRA здорово пугает людей выспренней риторикой. Вы слышали, с какой тирадой Чарлтон Хестон обрушился на Альберта Гора и на меня, говоря, что мы обрадовались, что этих людей убили, потому что это оправдывало мои действия по изъятию оружия у населения?
Во время вашего первого срока вы провели через Конгресс законопроект Брэди и частично запрет на оружие нападения. Почему вы упустили шанс, когда царила эта атмосфера после трагедии в Колумбине? Вы собрали в Белом доме совещание о насилии в кино и видеоиграх.
– Я думал, что Конгресс будет так шокирован, а общественность так накалена, что у нас откроются широкие возможности.
И что произошло?
– Руководство великой старой партии[276] отложило все до тех пор, пока волнения не улягутся. Наконец мы добились большинства голосов за это в Сенате. Альберт Гор разрубил узел. Но мы не смогли провести билль, принятый на совещании, через палату представителей. Если бы у нас когда-нибудь было открытое голосование…
Тогда вы получили бы большинство?
– О, несомненно. Мы могли бы получить большинство голосов сегодня, если бы могли провести голосование. Но руководство республиканской партии – пока они составляют большинство в обеих палатах – может держать события под контролем. Можно писать правила, чтобы просто не допускать происшествий.
Напомню, что одна из причин того, почему демократы ныне в меньшинстве, – это закон Брэди и закон об оружии нападения. Нет ни одного охотника, который упустил бы час охоты, ни одного спортсмена, занимающегося спортивной стрельбой, который не участвовал бы в соревнованиях. Они вели себя так, как будто наступил конец света. Но полмиллиона преступников, беглых заключенных не получили оружия благодаря закону Брэди.
Каково ваше отношение к геноциду в Руанде? Можно ли было каким-то образом его предотвратить? Вы лично чувствуете свою ответственность?
– Я чувствую себя ужасно. В случае с Руандой особенно шокировало то, что все произошло так быстро и почти без применения оружия. Трудно поверить в то, что 700 тысяч человек были убиты за сто дней практически одними мачете. Это была чужая территория, мы не были в курсе событий. Думаю и надеюсь, что отныне Соединенные Штаты будут гораздо больше заниматься делами Африки. Если бы мы сделали все, что могли сделать, со времени основания Руанды в Африке, то случилось бы следующее: были бы введены африканские войска, они бы покончили с геноцидом, а мы могли бы оказать им необходимую для этого материально-техническую помощь.
