С 18 до 26 лет, вероятно, самые важные в жизни годы, пришлись у меня на армию, войну и плен. Бывало, и не раз, когда я жалел, что вообще появился на свет. И вдруг я стал вольной птицей, не зная, что делать с обретенной свободой. Поначалу это было непросто — разобраться в своем вновь обретенном статусе. Меня переполняло чувство огромной, неискупимой вины, гнева, растерянности и разочарования. Меня мучил вопрос: как мне адаптироваться в новых для меня условиях?
Состав с пленными прибыл в Германию. Моей матери уже не было в живых, все нажитое погибло под бомбами. Все, что я имел, была одежда да синий американский армейский вещмешок. Что же теперь делать со своей жизнью? Перед отъездом из Англии в Германию мой хозяин, отставной полковник Каридж, пивовар, на ферме у которого я работал, заверил меня, что надумай я вернуться в Англию, он всегда примет меня. Германия поразила и расстроила меня. Никто не желал даже заикнуться о только что отгремевшей войне, как и о ее причинах и последствиях. У меня не было ни крыши над головой, ни работы, ни перспектив найти ее. Я чувствовал себя брошенным, одиноким. А когда мои близкие родственники заявили мне, что, дескать, в том, что Германия потерпела поражение, виноваты такие люди, как я, и вообще все те, кто не верил в фюрера и кто решил не отдать за него жизнь, я понял, что это конец. Подхватив свой вещмешок, я тут же, спустя считаные недели, вернулся в Англию.
Я вновь работал на ферме полковника Кариджа под Кронделлом, играл в футбол за команду деревни Бентли. Постепенно я оттаял, ожил, смог вернуться в русло нормальных человеческих отношений. Вскоре полковник нанял присматривать за домом девушку, которая была родом из Швейцарии. Ну, как в такой обстановке, в атмосфере доброжелательности и покоя я мог не влюбиться в нее? Мы поженились в 1952 году в Швейцарии. В 1954 году у нас родился сын, а в 1956-м — дочь. Я поступил на работу на железную дорогу в Элтоне, сначала носильщиком, потом стрелочником, и на этой должности проработал до самой пенсии. Моя горячо любимая жена умерла в 1980 году.
До сих пор меня гнетет чувство вины за себя и за своих товарищей, по вине которых пострадало столько ни в чем не повинных людей в России. Это тяжкое бремя я не в силах сбросить с плеч. Теперь, когда жизнь моя близится к концу, я иногда пытаюсь понять, чем она была. Драмой? Трагедией? Преступлением? Комедией? И не могу дать однозначного ответа на этот вопрос. Я мучаюсь от осознания, что причинил страдания ближним своим, но я не в претензии к тем, по чьей вине выпало страдать мне.
Перебирая как-то старые книги и бумаги, я наткнулся на Молитву Солдата Немецкой Армии — сомнений быть не могло, на ту самую, которую мы произносили на молебнах в России.
Недавно побывав с группой туристов в Беларуси, где были стерты с лица земли 209 из 270 городов, не говоря уже о тысячах деревень, я посетил и Мемориальный комплекс «Хатынь».
Комплекс этот воздвигнут на месте сожженной дотла белорусской деревни Хатынь, все жители которой, в том числе и 70 детей, младшему из которых было всего три недели, были зверски убиты — расстреляны или сожжены заживо.
И пережитое мною лично, и факт того, что главные сражения Второй мировой войны происходили на полях России, подсказывают мне, что лучшего эпилога моему повествованию, чем помещенные ниже тексты, весьма наглядно доказывающие наличие огромной пропасти между двумя идеологиями, между Востоком и Западом, оказавшимися вовлеченными в самую ужасную из войн, быть не может.
Молитва Солдата Немецкой Армии:
«О, Боже, длань Твоя направляющая повелевает всеми империями и нациями мира сего.
Да благослови в Милости Своей и Могуществе немецкую нацию
И наполни сердца наши любовью к Фатерланду.
Да пребудет поколение героев достойным предков наших.
Да защитим мы веру отцов наших как святое наследие.
Да будет благословен Германский Вермахт, защищающий мир в доме нашем.
Да хватит нам сил для принесения высшей жертвы во благо Фюрера,
Нации и Фатерланда.
Да благословен особо будет Фюрер Наш и Главнокомандующий,
Несущий бремя решений.
Да не убудет святой преданности нашей Нации и Фатерланду,
С тем, чтобы в Вере, Повиновении и Верности нашей обрели мы вечное утешение:
В Царстве Твоем, озаренные Светом Твоим и Покоем.
Аминь!»
Надпись в Мемориальном комплексе «Хатынь»:
«Люди добрые, помните: любили мы жизнь, и Родину нашу, и вас, дорогие. Мы сгорели живыми в огне. Наша просьба ко всем: пусть скорбь и печаль обернутся в мужество ваше и силу, чтобы смогли вы утвердить навечно мир и покой на земле. Чтобы отныне нигде и никогда в вихре пожаров жизнь не умирала!»
Солдат восточного фронта.
Снимок сделан в России, во время наступления на Сталинград.
В специальном санатории для раненых на восточном фронте. 1943 год.
Свидетельство о награждении меня Черным знаком за ранения. Более серьезные и многочисленные раны «поощрялись» более престижными Серебряным и Золотым знаками.
Эти фотографии сделаны в период между декабрем 1942 года и январем 1943 года. В это время 22-я танковая дивизия пыталась удержать стык с нашими румынскими союзниками.
В первую военную зиму у нас не было специальной одежды для холодного климата. В конце 1942 года (я тогда водил тягач, таскавший противотанковую пушку) эта ошибка была исправлена. Этот камуфлированный костюм надевался поверх униформы. С изнанки он был выкрашен в белый цвет. Некоторым из нас повезло, и они получили теплые сапоги.
Строительство землянки. Я в середине. Сзади нас видна наша пушка.
Около импровизированного убежища. Я слева.
Рядом с нашим тягачом. Я слева.
Наша пушка на оборонительной позиции.
Я стою в середине группы. Двое из тех, кто изображен на снимке, были убиты.
Русский крестьянин и немецкий солдат (справа).
Все, что осталось от моего свидетельства о награждении «Именем фюрера» «Крымским щитом». Документ подписан факсимиле генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна.
