— А как жил я? Меня ведь тоже после яковлевской статьи перестали печатать. А как живут сейчас люди, которым по три года не выдают зарплаты? Не живут, а выживают. Так и мы… выживали.
Подумал минуту, затем добавил:
— Враг у нас жестокий, пострашнее немецких захватчиков будет. Курс он взял на полное истребление русских, как самой строптивой, непокорной нации. Сейчас вот только и слышишь: то на Севере свет и тепло отключили, то на Дальнем Востоке. Подумать только: не завозят уголь и нефть! Это в нашей-то стране, которая углем и нефтью снабжала всю Европу, а с нас за бензин по десять копеек за литр брали.
Невеселую свою беседу заключил словами:
— Литераторов наш враг во все времена особенно ненавидел; они, литераторы, дух бойцовский в народе формируют, они как часовые, неусыпно стоящие на посту, и ночью, когда темень становится непроницаемой и полчища врага к родным рубежам подползают, писатели бьют в набат и зовут сородичей на поле брани. Леонид Максимович относился к такому роду писателей.
О таких литераторах любит рассказывать Иван Владимирович. О них, правда, много рассказано в его книге «Унесенные водкой» и особенно в книге, ставшей бестселлером уже в первые месяцы ее жизни — «Последнем Иване». Но в книге все не расскажешь, а в жизни, долгой и богатой событиями, ох, как много было всякого! И кстати, без знания биографии писателя, его личной, семейной и служебной судьбы, тоже в полной мере не поймешь художественного метода, смысла его книг.
Прочитав все романы, повести и рассказы своего мужа, а их у него много, и сравнив их с устными рассказами, я вдруг поняла: писатель пишет о себе, только о себе и об очень близких ему людях. Современники Толстого находили во всех главных героях его трех знаменитых романов черты характера его собственного, а во многих персонажах угадывались близкие ему люди. Недаром же, по его признанию, Анну Каренину он списал со своей тетки, а старого князя Болконского со своего деда по матери Волконского.
В романе «Филимон и Антихрист» главный герой Николай Авдеевич Филимонов — фотография самого автора, причем блестящая фотография! Фотограф сумел схватить и все главные черты внешности, и внутренние черты характера; оттенил и мельчайшие черточки. Но фотография осталась бы все равно мертвой, если бы романист не приплюсовал к этому портрету черты своих современников, близких людей, которых он наблюдал в жизни, с которыми был дружен, которых любил и судьба которых его волновала, как своя собственная. Иных из этих людей я потом увидела, с ними встречалась, о других знаю по рассказам. Замечу тут кстати, мой муж рассказчик удивительный, он так рельефно и красочно обрисует человека, что я его потом мысленно представляю как живого. Из этих-то рассказов и по впечатлениям встреч я составила себе общий портрет современников, с которых, как пчела с цветка, брал отдельные частицы и набрасывал на холст, создавая портрет Филимонова — человека, выступающего со страниц романа живым, величественно прекрасным. В каждом поступке узнаешь человека, живущего с нами рядом, в его судьбе — судьба русского, попавшего в гущу событий нашего времени, — именно, русского, и никакого другого. Потому он и такой красочный, колоритный, — в нем каждый шаг, каждое движение, каждое слово изобличает характер русский, национальный, в высшей степени типичный именно для русского народа. Наверное, потому люди плачут над его судьбой, люди радуются как дети, когда видят, как в конце романа он неожиданно выбирается из пропасти, в которую его затолкали злые силы и из которой, казалось, уж выхода не будет.
Любопытная мысль посещает вас, когда вы дочитываете последнюю страницу и закрываете книгу: а ведь судьба такая могла постигнуть не только человека русского, а и представителя любой другой национальности, — и даже негра, и араба, и кубинца, и суданца. И вам вдруг становится ясно: образ Филимонова имеет мировое значение, он общечеловечен, и это потому, что несет в себе черты своего народа, своей национальности. Так перед читателем невольно открывается природа подлинно художественной литературы; она создает образы и характеры, близкие и понятные всем людям земли. Не потому ли так близок и дорог читателям любой национальности образ благородного рыцаря Дон Кихота, и так забавен Санчо Пансо, так смешон Мюнхгаузен, так понятны Гулливер и священник Маэль, так любимы детьми и молодежью три мушкетера.
Автору Филимона помогала лепить свой образ доброта; он по своей великой щедрости хотел каждого увековечить и черпал из каждого черты, красящие человека. Не все его друзья остались друзьями и до наших дней, есть и такие, которые оставили его в трудные дни жизни, стали поругивать и даже возводить на него напраслину, — но вот величие творца: он и от них не забыл взять хорошее. Два десятилетия были они друзьями с Иваном Шевцовым, потом их дороги пошли в разные стороны. В «Последнем Иване» этот конфликт красочно изображен, но Шевцов был любим, он остался уважаем и поныне, — и его судьба отразилась в великой судьбе героя романа. Я читаю эту книгу снова и снова, — и при каждом прочтении нахожу в образе Филимонова черты характера Владимира Котова, Игоря Кобзева — моих любимых поэтов, — они были близкими друзьями автора. И еще многих других людей я узнаю в образе Филимонова. В жизни каждого из них случались истории, подобные той, что с такой силой изображена в романе.
Многие из тех, кто прочитал роман, мне говорили: со мной тоже случалось нечто подобное.
Создавая образ главного героя, Иван Владимирович, как пушкинский инок, писал летопись своего времени. И это первый и главный признак эпического произведения.
Слышу возражение скептиков, а больше всего — недругов: что же тут примечательного? У нас есть много книг, в которых можно встретить хорошего человека, и много есть подобных историй.
Да, конечно, книг у нас выпускалось много, и много в них можно встретить хороших людей, преодолевающих разные препятствия в жизни. Встретишь и русские характеры, особенно в литературе о войне. Но с течением времени русский дух ужимался, изгонялся со страниц произведений прозы и поэзии. И типично русский человек с типично русской судьбой в литературе советского периода встречался все реже.
Вспоминается эпизод, рассказанный мне мужем. Жили-были и успешно трудились в литературе два фронтовых приятеля. Один из них Иван Шевцов, другой Михаил Алексеев. Оба в прошлом офицеры, работали в военных органах печати, писали книги. И вышли из них крупные писатели. Шевцова знал и любил читатель, но не любили его товарищи со Старой площади. Особенно лютовала желтая пресса; тогда она тоже была желтой, потому что работали в ней, как правило, «птенцы Яковлева» — люди, пламеневшие нежностью к Америке. Лютой злобой зашлись они, увидев на прилавках магазинов его роман «Тля». Братцы! Так это ведь нас он так называет!.. И ну метать в писателя громы и молнии. Двенадцать разгромных статей опубликовали в центральных газетах за один лишь месяц! Как он только выдержал такую атаку!.. Леонов, следивший за судьбой писателя и любивший его, сказал: Храбрец! Один против целой армии выбежал из окопа и размахивает сабелькой. Ну, а Михаил Алексеев?.. Нет, он таких книг не писал. В кругу друзей тихонько осуждал таких безрассудных. В его книгах «Солдаты», «Наследники» были, конечно, и хорошие люди, и даже герои, но вот не было места персонажам, которые, подобно тле, грызут листья и губят урожай. Нет-нет, — боже упаси! — таких людей нет в нашей жизни. Может быть, они есть на Западе, в Америке, но у нас?.. Писатель, конечно, видел их в жизни, они кишмя кишели в издательстве, где он работал, и вред наносили великий, но… трогать их опасно. Лучше уж закрыть глаза.
