Зима на полюсе холода – отдельная песня. Это даже не зима в нашем обычном понимании, а некий изощренный природный эксперимент на выживание. Господь, когда творил землю, забыл, наверное, добавить в Якутию тепла, а когда спохватился, было уже поздно, и в порядке компенсации он посыпал якутскую землю алмазами и добавил золота. Правда, получилось так, что на бриллиантах и золоте наживаются одни, а от холода страдают совсем другие.
Зима здесь начинается в октябре и заканчивается в апреле. Тепло – это когда -20 или -30, но в январе-феврале нет ничего необычного в -50 и ниже. Холод сковывает все живое. Птицы не летают. Вся рыба уходит в Северный Ледовитый океан, потому что даже Индигирка (уж не говоря о Нере) местами промерзает до самого дна. Домашние животные по улицам не бродят. Огромные бродячие коты с отмороженными ушами и облезлыми хвостами в октябре-ноябре еще пугали нас своими боевым видом. Они вставали на задние лапы и вечерами заглядывали в низкие окна нашего просевшего домика, даже не мяукая, а что-то злобно ворча в наш адрес осипшими голосами на своем непонятном кошачьем языке. Алка очень боялась их и говорила, что они приходят за ней. Но к середине зимы и коты исчезали, прячась в теплотрассах или неизвестно где.
Людей на улицах становится меньше. Никто не гуляет, выходят из дома только по делам и на работу. Мне надо было идти от дома до работы полчаса. При –50 это было не просто. Как и все, я укутывался целиком, оставляя только маленькие щелочки для глаз. С остальной одеждой у нас не было проблем. Фонд помощи политзаключенным прислал нам куртки и комбинезоны из гагачьего пуха, и в них было тепло в любую погоду. Единственным уязвимым местом оставались глаза. По дороге на работу я заходил отогреваться два раза: в кулинарию и на почту. Пока я доходил до очередного убежища, при –55 начинали замерзать глаза. Странное ощущение – глаза ломило, будто на глазное яблоко очень сильно давили. Но это было еще ничего. Хуже другое. От дыхания через шарф шел пар. Обычно этого не замечаешь. Но при таких низких температурах на верхних и нижних ресницах из пара образуются сосульки. Как сталактиты и сталагмиты в холодной пещере, сосульки постепенно растут и в какой-то момент соединяются, отчего становится невозможно моргнуть. Мы обычно моргаем, не замечая, какое это удовольствие! Попробуйте-ка не моргать хотя бы тридцать секунд. Ломать льдинки нельзя. Кто не выдерживает и стирает их варежкой или платком, травмирует ледышками веки и ходит потом с красными, как у кролика, глазами. Единственно верный способ – добраться до тепла и ждать, пока сосульки оттают.
Когда смерзаются ресницы, это противно, но не катастрофично. Хуже, когда смерзается уголь. Около теплоэлектростанции, которая дает поселку электричество, навалены горы угля. Если уголь смерзается, в дело вступают бульдозеры. Они сдвигают своими ножами эти угольные горы, разбивая их на кусочки, годные к употреблению. Но однажды при очень сильных морозах наши отечественные бульдозеры со своей задачей не справились. Сдвинуть гору они не могли. Уголь был на исходе, и электроэнергию из соображений экономии начали периодически отключать. В одно из таких отключений мне пришлось сломать во дворе какую-то постройку и развести из досок костер, чтобы подогреть очередную порцию детского питания для Марка.
Свет отключали по всему поселку, не пощадив даже больницу. Правда, в хирургических и акушерских операционных было свое электричество от дизельных движков, но в родильном отделении было темно, как и везде. Кому «посчастливилось» попасть в такую энергетическую паузу, рожали при свечах. По этому поводу в поселке много шутили: что лучше – при свечах детей рожать или делать.
В тот раз энергоснабжение восстановили на следующий день. С ближайшего прииска привезли мощнейший американский бульдозер Caterpillar, который легким движением своего огромного ножа сдвинул кучу смерзшегося угля, и ТЭЦ снова заработала в полную силу.
Было бы несправедливо умолчать о достоинствах морозной жизни. Точнее, только об одном, поскольку о других мне ничего не известно. В Усть-Нере, как и везде на Севере, да и по всей России, мужики нещадно пили водку. Производили ее в Магадане, и пойла отвратительнее трудно было сыскать. Но делать было нечего, пить приходилось то, что есть. Однако зимой ее пили не просто так, а «через лом». Самый обычный лом, которым скалывают лед на дороге, всегда стоял на улице. Его брали наперевес, под него ставили кастрюльку или тазик, а на конец этого замороженного лома тоненькой струйкой лили водку магаданского разлива. После этого вся содержащаяся в бутылке масляная пакость оставалась на кончике лома, а в кастрюльке собиралась отличная водка, чистая как слеза комсомолки.
Понятно, в жестокие морозы работать на улице было просто невозможно. По закону уличные работы актируются при –52 градусах. Но когда температура опускается до такого уровня, никто не знает. Отечественная промышленность выпускала бытовые термометры до –50 градусов. Лабораторный термометр до –100 висел в аэропорту и на метеостанции в ящике с решетками. Разглядеть шкалу через решетки было невозможно, а сам ящик всегда был на замке. Метеорологи знали температуру воздуха, но прижимистое начальство «Индигирзолота», от которого в поселке зависело все, чтобы не актировать уличные работы, велело метеорологам не говорить правду. Местное радио тоже всегда врало, что на улице –51. Работяги иногда сбивали ночью замок и утром доказывали начальству, что уже ниже –52-х. Потом замок вешали новый.
Друзья прислали мне из Москвы лабораторный термометр со шкалой до –100. Я повесил его на дом около двери, и вскоре к нам зачастил народ справиться о температуре воздуха. Через какое-то время люди уже просто заходили во двор, смотрели градусник и шли дальше. Мы не возражали. Кроме того, у себя на работе я извещал и рабочих, и начальство, когда температура была ниже допустимого, и уличные работы актировались. Начальство меня еще и за это очень не любило.
Вдобавок ко всему по поселку разнесся слух, что мы установили у себя на доме мемориальную доску. Я действительно сварганил небольшую деревянную дощечку, покрыл ее белой эмалью и красной краской вывел: «Этот дом построили заключенные». Табличку я прибил на стенку около двери, аккурат рядом с градусником. Этот дом в самом деле в начале 50-х построили заключенные. С конца 40-х годов здесь был не поселок, а один большой лагерь – Индигирлаг. Все, что тогда здесь строилось, было сделано руками заключенных. Мне казалось справедливым отметить этот факт. Таким образом, люди приходили узнать погоду и посмотреть на диковинную надпись. Даже неизвестно, что их интересовало больше.
