Так сформировалась его главная заповедь: «Всегда мелькать».
Он был остроумен и на высоких приемах всегда брал на себя роль шута. В этой роли ему прощались даже соленые шутки. Так однажды, во время некоего просмотра заграничного фильма, когда в кадре были только ноги голой женщины, пляшущей на столе, он удачно выкрикнул:
– Рамку!
За что был награжден тихим смехом Главного зрителя.
Был у него и смертельный враг, художник П., который так же, как он, рисовал домны и стахановцев и тоже считал себя рабочим певцом. В шестидесятых годах уже старый П. женился на молодой девушке со смешной фамилией Копна. П. ненавидел нашего героя и однажды буквально в лицо назвал его гофманским котом, которого гладят при всех режимах. Наш же герой только усмехнулся и ответил, что фраза малограмотна, и коли Гофман, то при чем тут режимы и какие это режимы? В завершение он сказал так:
– Ты мужик, П. Простой и злой. С твоим характером долго не протянешь. И умрешь ты один, без друзей, без детей – где-нибудь на копне, как и положено мужику!
Самое жуткое, что так и случилось. Причем точь-в-точь случилось. Видимо, наш герой действительно был гофманский кот-провидец.
В годы, о которых пойдет рассказ, кот сильно постарел, ему было за шестьдесят. У него была старая жена-ровесница и сын. Впрочем, о сыне потом. Жена его, происходившая из знаменитой семьи (фамильные бриллианты и проч.), была когда-то красива, а теперь стала просто мудра. Мудрая старая женщина, которая умеет прощать. Короче, вдвоем они составляли прекрасную и столь редкую в Союзе богатую буржуазную пару.
Под старость он стал влюбчив, и она ему абсолютно не мешала. И все стройные (несколько худосочные) манекенщицы Дома моделей, все вульгарные эстрадные певички, маленькие актриски и прочие мовешки испытали бремя его страстей. Возлюбленным своим он, естественно, помогал: пробивал им квартиры, машины, хорошие зарплаты, удачную работу и т. д. Только денег никогда не давал. К старости, как все богатые люди, он стал болезненно жаден. И когда очередная девица хотела от него избавиться, она попросту просила у него денег взаймы. Так все шло – скучно и гладко – до шестидесяти пяти лет. Наш герой все поднимался вверх, всюду мелькал, всюду выступал, поучал, руководил, и так как он был циник и пройдоха, то руководил весело, как бы мимоходом. В общем, руководство его было другим не в тягость, а ему на пользу.
И вот в это-то время наш герой и влюбился.
Жена, как обычно, приготовилась ничего не замечать. Но вскоре ей доложили, что новая пассия толста и некрасива, но преступно молода. Это настораживало.
Затем пришло новое пугающее сообщение. Все прежние красавицы из кордебалета и Дома моделей получили отставку: встречался он теперь, как это ни странно, только с толстой уродиной.
Жена села в машину и поехала по адресу.
Она изменилась в лице, когда из дома вышла молоденькая, хохочущая толстушка, действительно некрасивая, но – как бы это сказать? – пикантная. Толстушка засеменила маленькими короткими ножками к подъехавшей машине – его машине.
И тут жена вспомнила, как в воскресенье на даче… Жара была нестерпимая, она была в купальном костюме и поливала цветы… когда наткнулась на его взгляд. Сколько же там было ужаса, отвращения!
И вот поступило новое, потрясающее сообщение: он купил ей дачу. Это было уже невозможно. Жена одела свое жилистое тело в строгий английский костюм, чуть накрасилась и вошла к нему в кабинет. Был разгар дня, и он, как всегда, сидел с телефонной трубкой в руках. Он уже давно не писал: это было не нужно. Все, что он нарисовал прежде, – тиражировалось, копировалось, печаталось в бесконечных календарях, показывалось по телевидению, выставлялось в витринах. Ему же надо было только звонить по телефону, чтобы вся эта отлаженная годами машина работала.
И вот он сидел в своем кабинете среди дымящихся телефонов, нажимая на невидимые рычаги. В этот день утром он выбил две персональные выставки, три сборника репродукций своих работ плюс две поездки: во Францию и в Коста-Рику. Хотя никуда уезжать из Москвы он не мог, ибо назревал пленум творческого союза. Но он не мог не схватить. И, устроив себе эти две поездки, он сразу начал думать, как он будет выкручиваться, отказываться от них. В перерывах между звонками он набрасывал тезисы выступлений на семидесятилетии со дня рождения ненавистного П. Выступать на юбилее уже покойного П. было особенно приятно. Он придумал начало: «Речь, как платье женщины: чем короче, тем интереснее… Так что я буду краток, товарищи…» Это игривое начало на юбилее мертвеца, умершего на теле молодой жены, было прекрасно цинично. «Ничего, сожрут, – думал он с усмешкой. – Все сожрут…»
И в этот миг вошла жена.
Жена постаралась быть снисходительной и даже обняла его, а он задрожал от отвращения.
– Ты купил ей дачу?
Он молчал.
– Это делает тебя совсем смешным.
Он молчал.
– Говорят, она до неприличия некрасива.
Он страдальчески поморщился, ибо жена мешала ему думать о ней. Он думал о ней, когда вспоминал донжуанскую смерть П. О ней, о ее толстых коленях… То, что с ним происходило, происходило впервые: потому что в первый раз любили его. Любили его старое тело, его лицо и, главное, не просили при этом денег. Даже не просили никуда никому звонить, что особенно его удивляло. Он постигал мудрость библейских стариков, клавших юную плоть в свои постели.
– Она спекулянтка! – вдруг закричала жена. – Ее мать торгует антиквариатом!
Он только засмеялся и вспомнил ее жадный яблочный рот.
Он уже серьезно обдумывал заявление в инстанции о разводе и даже знал первую фразу: «Меня посетила любовь…»
Через час он приехал на дачу. Толстуха смотрела передачу из Сопота. Телевизор разрывался – она обожала оглушительный звук (видимо, это был дух нового поколения). Она смотрела телевизор, ела клубнику, кормила с ложечки его и рыдала навзрыд, когда пели песню об убитом лебеде.
– «Ты прости меня, любимая, за людское зло», – подпевала она сквозь слезы, покачивая в такт своей детской толстой ножкой.
Потом они лежали в постели, и она все напевала мелодию песни.
Теперь он жил на ее даче по нескольку дней. И жена поняла: время действовать.
Она отправилась к ее матери.
Она начала сразу и жестко:
– Сколько, по-вашему, это будет продолжаться? Уверяю вас, недолго!
Мать молчала, но в ее глазах был опыт: если бы недолго, ты ко мне не приехала бы.
Жена вынула фотографии очень раздетых манекенщиц и не очень одетых балерин:
– Все эти пять красоток были до нее. И всех он бросил.
«Тогда что же вы волнуетесь?» – спросили старые еврейские глаза.
– Я волнуюсь, потому что это ему вредит; об этом уже говорят, над ним смеются! – Потом добавила совсем миролюбиво: – У вас красивая молодая дочь. Я обещаю найти ей мужа – нечего ей спать со стариком! У вас будут внуки. (Глаза матери вспыхнули – она хотела внуков, и жена отметила удачное попадание.) Дача остается, естественно, за вами, и еще я построю вашей дочери новую квартиру.
