В поэме Гумилева явлению «нового бога» предшествует пристальное созерцание людьми ночного звездного неба:
Горе! Горе! Страх петля и яма
Для того, кто на земле родился,
Потому что столькими очами
На него взирает с неба черный
И его высматривает тайны.
В «Звездном ужасе» Гумилев очень точно следует святоотеческому учению о действии бесовской прелести. Герои поэмы созерцают звездное небо в разных обстоятельствах и исходят при этом из разных побудительных мотивов — соответственно и последствия этого созерцания для них оказываются разными. Дело в том, что без свободного согласия человека на сотрудничество со злом силы сатаны не могут овладеть своей жертвой. «… Человекоубийца сей, — разъясняет тайну злого действия владыка Иннокентий (Борисов), — связан узами всемогущества Божия, и ничто не может против тех, кои пребывают под сенью благодати Христовой, но те, кои своим неверием и нечестием уклоняются из под сего святого покрова, отверзают ему дверь и сердце, на сих несчастных людей дух злобы получает возможность действовать прямо и непосредственно, вдыхая в них от своей полноты зла хульные мысли, зловредные похоти и богопротивные замыслы» (Архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий. О грехе, его видах, степенях и различных греховных состояниях. М., 1997. С. 21–22).
Старик — первый из героев поэмы, подвергшийся воздействию «звездного ужаса», — посмотрел в ночное небо случайно, против своей воли:
Этой ночью я заснул, как должно,
Обвернувшись шкурой, носом в землю,
Снилась мне хорошая корова
С выменем отвислым и раздутым,
Под нее подполз я поживиться
Молоком парным, как уж, я думал,
Только вдруг она меня лягнула,
Я перевернулся и проснулся:
Был без шкуры я и носом к небу,
Хорошо еще, что мне вонючка
Правый глаз поганым соком выжгла,
А не то, гляди я в оба глаза,
Мертвым бы остался я на месте.
Старику хорошо известна опасность прямого заинтересованного созерцания небесных высот, тем более в ночное время, поэтому он не просто воздерживается от этого, но и сознательно следит за строгим выполнением мистического этикета: он заснул «как должно», загородившись от небесных сил укрывающей его во сне «шкурой» и даже уткнувшись «носом в землю». Следует отметить, что мистическая природа «звездного ужаса» раскрывается в творениях Святых Отцов: «Св. Симеон Новый Богослов предупреждает, что “взирати на небо зело редко подобает страха ради (из предосторожности) лукавых на воздусе духов, сего ради и именуются воздушнии дуси, иже производят многие и различные прелести на воздусе”. Св. ап. Павел называет сатану “князем, господствующим в воздухе” (Еф. 2, 2). Очарование воздушным бесовским явлением грозит неизбежной гибелью для внимающих ему. “Все бесовские явления имеют то свойство, что даже ничтожное внимание к ним опасно; от одного такого внимания, допущенного даже без сочувствия к явлению, можно запечатлеться самым вредным впечатлением, подвергнуться тяжкому искушению” (еп. Игнатий Брянчанинов)»(Протоиерей Б. Молчанов Антихрист. Б.д. С. 25). Именно «знамением с неба» будет соблазнять людей и сам Антихрист (Откр. 13:13).
То, что произошло со стариком в гумилевской поэме, именуется в патристике названием «прилога» — соблазняющего действия бесов, вызванного «невольным движением сердца» в сторону зла, «под влиянием какого-либо внешнего восприятия (зрительного, слухового, вкусового и прочих) или извне пришедшей мысли сделать то-то и то-то» (О борьбе с «лукавыми грехами». М., 1996. С. 26). Таковым порочным движением, вызвавшим немедленную «внешнюю» реакцию сил зла, явился явно греховный (воровство молока у чужой коровы) сон героя поэмы. Однако действие бесов не пошло далее [ксосложения» греховного побуждения с сонным сознанием героя, предвкушавшего «услаждение» воображаемым грехом: проснувшись, он ужаснулся предстоящему его взгляду злу и отверг его.
Старик вовремя «проснулся», прервав цепочку развития «мысленного зла». Отсюда и относительно незначительные последствия встречи со «звездным ужасом» — это «падение», — в прямом и переносном смысле, которое «оплакивает» старик, быстро оправившись от перенесенного потрясения.
Сыновья и невестка старика смотрят в звездное небо уже сознательно, то есть данная цепочка развития стадий «мысленного греха» пройдена их свободной душой до конца — до «пожелания» и осмысленного «поступка». Сыном движет любопытство и неколебимая уверенность в своих силах:
С той поры, что я живу, со мною
Ничего худого не бывало,
И мое выстукивает сердце,
Что и впредь худого мне не будет,
Я хочу обоими глазами
Посмотреть, кто это бродит в небе.
В результате он умирает от «звездного ужаса». Его братья и жена хотят отомстить за него «черному богу»:
На ноги вскочили восемь братьев,
Крепких мужей, ухватили луки.
«Выстрелим, — они сказали, — в небо,
И того, кто бродит там, подстрелим…
Что нам это за напасть такая?»
Но вдова умершего вскричала:
«Мне отмщенье, а не вам отмщенье!
Я хочу лицо его увидеть,
Горло перервать ему зубами
И когтями выцарапать очи».
Взглянув затем в небо, она сошла с ума и покончила с собой, бросившись в припадке умоисступления в пропасть.
Судьба, постигшая этих героев, вполне объяснима: и безрассудное самонадеянное любопытство, и жажда мести являются сугубо греховными чувствами. Победить дьявола его же оружием — невозможно, напротив, действуя таким образом, люди оказываются в полном распоряжении злой воли. С другой стороны, мгновенная гибель показывает, что у этих героев гумилевской поэмы еще сохранились какие-то остатки благочестия, так что выдержать прямое воздействие зла они не смогли и оказались попросту испепеленными им.
Однако, как бы печальна ни была судьба этих героев «Звездного ужаса», — участь оставшихся людей племени еще ужаснее и позорнее. Те же самые, кто только что хотел отомстить «черному небу», испугались затем настолько, что от страха пришли в состояние «растления ума», решив «задобрить» беспощадного «нового бога» человеческими жертвами:
И сказали люди: «Тот, кто в небе,
Бог или зверь, он, верно, хочет жертвы.
Надо принести ему телицу
Непорочную, отроковицу,
На которую досель мужчина
Не смотрел ни разу с вожделеньем.
Умер Гар, сошла с ума Гарайя,
Дочери их только восемь весен,
Может быть, она и пригодится».
Неспособность охваченных паникой людей к здравому рассуждению здесь очевидна: им уже все равно, «богу или зверю» они собираются приносить жертву, смысл происходящего их уже не интересует, а в выборе жертвы они сполна оправдывают приведенные выше слова свт. Игнатия о том, что «растление ума» делает людей «способными и готовыми на все казни, на всякое лицемерство, лукавство и обман, на все злодеяния». Жертвой, которая должна охранить их собственные жизни от «звездного ужаса», они выбирают беззащитную сироту, чьи родители только что, на их глазах, умерли, а старика, вступившегося за внучку, который хотел если не спасти ее от участия в кощунственном действе, то по крайней мере убить, избавив от ужаса жертвоприношения, они попросту задерживают силой. Такие люди уже целиком принадлежат злой воле — и та же самая девочка, которая, по их замыслу, должна была своей смертью на алтаре «черного бога» обеспечить благополучие их существования, становится вместо этого прямым проводником «звездного ужаса», заражая уже откровенным, гибельным сатанинским восторгом своих сверстников, которые затем подчиняют своей воле все остальное племя:
