«Геринг то и дело заявлял, что нынешняя война — исключительно дело рук Риббентропа, — записал Геббельс в своем дневнике, — и что он никогда не предпринимал серьезных попыток к установлению modus vivendi[23] с Англией исключительно из-за комплекса собственной неполноценности».
После этого Геббельс предложил обсудить, как им сместить Риббентропа с занимаемого им поста (министр пропаганды сам очень хотел занять его место): министр иностранных дел, сказал он, долгом которого является побуждать Гитлера проводить более разумную внешнюю политику, превратился просто в рупор его идей и даже при нынешнем тяжелом для Германии положении на фронтах не пытается искать из военного конфликта политический выход. Он расходился все больше и наконец перешел на крик:
— И Риббентроп, и Ламмерс втерлись к фюреру в доверие! А он сам не может разглядеть их истинной сущности!
— На моих выступлениях он постоянно вставляет реплики! — не выдержав, вскочил Геринг. — А потом строит козни у меня за спиной! Ну, теперь он за все поплатится. Уж я об этом позабочусь, господа!
Геббельс не пытался скрыть своей радости при виде не на шутку разгневанного Геринга и старался еще больше настроить его против их общих недругов. Вместе с тем он опасался, что прямолинейный рейхсмаршал в запале может наломать дров, поэтому он заметил, что им следует действовать осторожно, хранить их планы в секрете, поддерживать друг друга и тогда они добьются своего и избавят фюрера от дурного влияния.
После этого Шпеер и Геббельс стали ждать удобного случая, чтобы представить идею воссоздания Совета по обороне рейха Гитлеру, но с этим возникла серьезная задержка, потому что после Сталинграда и в связи с усиливающимися налетами на Германию авиации союзников, почти не встречающей сопротивления, при одном упоминании имени Геринга фюрер разражался яростными обвинительными тирадами в его адрес.
Наконец для начала борьбы против Бормана было решено воспользоваться тем обстоятельством, что Заукель, его союзник, не справлялся с возложенной на него Гитлером задачей поставки в рейх рабочей силы и, как было хорошо известно Шпееру, подтасовывал данные о ее количестве. 12 апреля 1943 года Геринг созвал совещание, на котором он должен был вывести Заукеля на чистую воду и вынудить его согласиться с необходимостью создать альтернативный аппарат мобилизации трудовых резервов как предпосылку для восстановления Совета по обороне рейха.
Интрига потерпела крах с самого начала. Геббельс, сославшись на почечные колики, просто на совещание не приехал, зато появился сам Борман в компании с Гиммлером, а Геринг в последний момент отступил и неожиданно устроил разнос присутствовавшему здесь же своему заместителю-интригану Мильху — а через него, фактически, Шпееру — за то, что тот, дескать, вставляет палки в колеса честному трудяге Заукелю.
Внезапное отступление Геринга было понятным. Заукель был также союзником Гиммлера, а открыто конфликтовать с СС Геринг не решался. Интригуя заодно с Геббельсом и Шпеером, он вместе с тем пытался наладить отношения с Гиммлером. Он презирал Ламмерса и Кейтеля — «всего лишь секретарей фюрера», но был очень осторожен с Гиммлером и Борманом. Мильх потом в разговоре со Шпеером пытался объяснить такую резкую перемену отношения Геринга тем, что, мол, гестапо располагает неопровержимыми доказательствами его пристрастия к морфию, и Геринг опасался угрозы разоблачения. Это объяснение представляется маловероятным. И Гитлер, и Гиммлер, и Геббельс, жестко критикуя его отношение к государственным делам, вместе с тем считали, что его авторитет следует поддерживать. И хотя весной 1943 года в нацистских верхах поговаривали о кризисном положении Геринга в партийной иерархии, гестапо не стало бы вовлекать его в скандал с наркотиками, коль скоро Гитлер имел основание считать, что Геринг являлся «незаменимым в качестве верховного руководителя рейха». Более вероятным объяснением представляется недоверие Геринга к его новым союзникам-заговорщикам, которые совсем недавно прилагали все силы, чтобы уменьшить его власть. Мильх, предлагавший Гитлеру освободить Геринга от командования люфтваффе, достаточно открыто говорил об этом и ему самому. Геббельс надеялся использовать остатки политического престижа Геринга, чтобы повысить собственный. Он был слишком искушенным политиком, чтобы не понимать этого.
После развала их коалиции, свидетельствует Шпеер, Геббельс переметнулся к Борману, а Геринг вскоре «окончательно впал в уже привычное для него состояние, схожее с летаргическим сном, и пробудился от него только в Нюрнберге».
На самом деле «сон» Геринга был отнюдь не безмятежным.
«Геринг прекрасно понимает, что всех нас ждет, если мы проявим малейшую слабость в этой войне, — написал Геббельс в дневнике после их встречи. — На этот счет у него нет никаких иллюзий. В еврейском вопросе мы предприняли такие меры, что теперь уже нет возврата. Это к лучшему. Опыт показывает, что движения и люди, которые сжигают за собой мосты, борются с большей решимостью, чем те, кто имеет пути к отступлению».
Однако Эмма не собиралась «сжигать за собой мосты». Она по-прежнему помогала своим еврейским друзьям, и до тех пор, пока положение Геринга в рейхе было прочным, все было более или менее в порядке. Но теперь Борман и Гиммлер знали о падении его авторитета в глазах фюрера и понимали, что он уязвим. Стоило Гитлеру услышать, что жена Геринга опять что-то делает ради ненавистных евреев, как его охватывал гнев, и он начинал кричать о слабости люфтваффе и неспособности их командующего.
«Теперь мы определенно решили очистить Берлин от евреев, — значится в дневнике Геббельса 2 марта 1943 года. — В прошлую субботу они были внезапно согнаны и со всей возможной быстротой отправлены на восток. К несчастью, наши лучшие круги, особенно интеллектуалы, опять оказались не в состоянии понять нашу политику в отношении евреев и в некоторых случаях даже вставали на их защиту. В результате наши планы оказались преждевременно раскрытыми и многим евреям удалось ускользнуть из наших рук. Но мы их все равно поймаем».
Среди тех, кому удалось избежать облавы, была некая Роза Корван, и она принадлежала к числу подруг Эммы Геринг. Она была еврейской актрисой, которая работала с Эммой еще в Штутгарте, потом они вместе выступали в Национальном театре в Веймаре и вместе снимали в этом городе жилье. Их дружба продолжалась и после переезда обеих в Берлин, и после того, как Эмма вышла замуж за Геринга.
«Вероятно из-за ее явного разочарования во мне, — писала Эмма впоследствии, — я постаралась не терять ее из виду и, именно потому что она была еврейкой, быть как можно ближе к ней. После этого наша дружба стала еще крепче. Каждый год в день ее рождения я приглашала ее в наш дворец на Лейпцигерплатц. С согласия Германа я преподносила ей подарки, а позднее, когда она стала испытывать материальные затруднения, давала ей деньги. Когда родилась Эдда, Розетта принесла мне первые пеленки, на которых она вышила маленькую розу. Герман пошутил на этот счет, вспомнив поговорку: „Первые пеленки должны быть от еврея“.
