В брошенной всеми «жемчужине у моря» начался настоящий разгул бандитизма. «Король Одессы» знаменитый налетчик Мишка Япончик (настоящее имя Моисей Винницкий) штурмом взял тюрьму и выпустил всех заключенных, создав настоящий боеспособный кулак (обыватели с ужасом утверждали, что у него «под ружьем» до 20 тысяч босяков и жиганов). Банки и гостиницы грабились как расческой, в одно и то же время, согласованно по всему городу. В Русский театр, где собирались на спектакль офицеры, швырнули бомбу.
Полиция носа на улицу не казала, самооборону из офицеров-добровольцев пытался возглавить командир 1-й конной дивизии гетмана генерал от кавалерии Василий Бискупский, но находившийся в городе сербский полк отказался выступать на фронт, а польский отряд предпочитал перестрелку с отступавшими немцами. В беззащитный город 28 ноября спокойно вошли петлюровцы (так называли себя все «нэзалэжные» отряды, включая тех, которые не имели ни малейшего отношения к самому Петлюре).
Положение спас отважный генерал Гришин-Алмазов, сам возглавивший офицерский отряд. 4 декабря в день высадки четырех рот союзников во главе с командиром 156-й пехотной дивизии генералом Альбером-Шарлем-Жюлем Бориусом отряд Гришина-Алмазова поднял восстание. Как писал генерал А. С. Лукомский, «французы предполагали 5/18 декабря вступить в город с музыкой, но вследствие выяснившегося враждебного настроения петлюровцев, занимавших город, было решено первоначально очистить его от них». Сам французский генерал записал в этот день в свой дневник: «Вот предприятие, которое, несомненно, окончится плохо».
Интервенты заняли несколько улочек в районе порта и Николаевского бульвара, не рискуя пойти дальше. Тогда к ним прибыл сам Гришин-Алмазов.
Интересно описал этот эпизод бывший при нем Василий Шульгин: «Фактически французская интервенция на Юге России началась. В Одесский порт прибыли французские суда с небольшим числом французской пехоты. Во главе их стоял французский генерал Бориус. Они познакомились в моем присутствии. Я представил Гришина-Алмазова Бориусу, который сказал, кажется, по поводу украинствующих — «Ваши друзья — наши друзья. Но мы драться не будем». На это Гришин-
Алмазов ответил: «На это мы и не рассчитываем. Драться будем мы.» Бориус спросил: «А что Вам нужно от меня?» «Несколько офицеров-французов.» «Зачем? «Затем, чтобы они были свидетелями того, как мы будем драться.» Бориус очень обрадовался: «Назначаю вас военным губернатором Одессы».
Генерал показал союзникам, как надо драться, — петлюровцы были выбиты из города. Потери добровольческого отряда исчислялись в 24 офицера убитыми и около 100 ранеными. Французы же лишь постреливали из судовой артиллерии.
Кстати, мнение Бориуса полностью совпало с деникинским — Гришина-Алмазова утвердили военным губернатором.
«Это неожиданное приращение территории, — писал Деникин, — хотя и соответствовало идее объединения южной России, но осложняло еще более тяжелое в то время положение Добровольческой армии, возлагая на нее нравственную ответственность за судьбы большого города, обложенного неприятелем, требующего снабжения и продовольствия, а главное — города с крайне напряженной политической атмосферой. Но трехцветный флаг был уже поднят над Одессой, и это обстоятельство обязывало».
Гришин-Алмазов нанял конвой из татар и попытался даже пресечь бандитский беспредел Япончика. «Пресекал» по законам военного времени — без суда и следствия. Дошло до того, что Япончик лично прислал ему письмо: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем». Шульгин пишет, что, прочитав письмо, генерал отказался на него отвечать и заявил: «Не может диктатор Одессы договариваться с диктатором уголовных».
Однако вскоре у Гришина-Алмазова испортились отношения с союзниками. Его настоятельные апелляции к Бориусу о необходимости наступать, согласно планам Деникина, на Екатеринославль и Харьков разбивались о нежелание французов вообще выходить за пределы Одессы (всего «французов» было порядка 18 тысяч — как правило, зуавы, алжирцы и вьетнамцы). Более того, Бориус запретил и русским активизировать боевые действия.
Та же история, как под копирку, произошла в Крыму, где 28 декабря в Севастополе высадился французский полк. Два месяца главком ВСЮР бомбардировал телеграммами союзное командование с описанием оперативной обстановки и об угрозе со стороны красных. Бесполезно. Как горько замечал сам Деникин: «На мои телеграммы генералу Франше д'Эспере ответов не поступило. Англичане были положительнее и откровеннее: на мою телеграфную просьбу в Батум генералу Уоккеру о необходимости оказать «немедленную моральную помощь Дону, которая могла бы выразиться в присылке на Донской фронт (хотя бы) двух-трех английских батальонов», генерал Мильн выразил «крайнее сожаление, что указания, полученные (им) от великобританского правительства, не дают (ему) права выслать (мне) войска…»
Деникина можно понять, он не знал о секретных соглашениях союзников о разделе «сфер влияния» в России, но совершенно точно он должен был понимать, что они пришли сюда не воевать, а взыскивать с русских царские долги. Поэтому ни о каком совместном наступлении речи быть не могло. Более того, французы сразу дали понять, что не собираются воевать под командованием русских, а, напротив, желают переподчинить добровольцев себе в качестве вспомогательной силы. Чтобы не мешали охранять «солидный залог». К тому же Франше д'Эспере недвусмысленно дал понять, что «единая и неделимая» лично ему никак не улыбается и он был бы вполне рад, если бы от нее оторвался значительный кусок в виде «подвассальной» Франции украинской Директории.
К примеру, военные склады Румынского фронта в Тирасполе, Николаеве и на острове Березань близ Очакова сразу же были взяты под охрану и, несмотря на отчаянные мольбы Гришина-Алмазова, оружие с них добровольцам получать запретили. Союзники заявили, что склады — собственность Директории и не подлежат «расхищению». Резонно опасавшийся Деникина Петлюра был счастлив. Правда, недолго. Вскоре они попали в руки наступавшим красным.
Кроме того, командование союзников заявило, что ни одно находящееся в Севастополе судно Черноморского флота не будет передано русским до установления твердой власти, ибо неизвестно, не нанесут ли они урон Антанте. Какой «урон» могли нанести чудом выдернутые из Новороссийска незатопленные суда, сначала было непонятно. Затем все прояснилось. Союзники попросту их конфисковали в счет долга (в виде «залога»), подняли свои флаги на всех исправных миноносцах: на «Дерзком» и «Счастливом» взвился английский «Юнион Джек», на «Беспокойном» и «Капитане Сакене» — французский триколор (их перекрестили в «Р-1» и «Р-2»), на «Зорком» — итальянский флаг, на «Звонком» — греческий. Линкор «Воля» вообще английской командой был уведен в турецкий порт Измир. Андреевские флаги оставили только на стоявших в ремонте судах — крейсер «Кагул», три миноносца и старые линкоры. При этом севастопольские склады были попросту выпотрошены союзникам без всяких документов и разрешений.
