7 марта 1866 года лорд Кларендон, министр иностранных дел Великобритании, писал с тревогой Лофтусу:
...
«Можно ли найти какое-либо здравое, благопристойное или просто человеческое объяснение причин, по которым Пруссия должна начать войну? Она не может сослаться на желание расширить территориальное пространство и в равной мере не может, не лукавя, заявлять, что неадекватное управление австрийскими властями Гольштейном послужило casus belli , хотя Бернсторф говорил мне недавно, что вольности, разрешенные в Гольштейне генералом Габленцем, и враждебные статьи в газетах, инспирированные Австрией, для Пруссии труднопере-носимы»198.
Да и сам Бисмарк понимал, что у него еще нет очевидных оснований для войны. Надо было туповатому Менсдорфу, австрийскому министру иностранных дел, выкинуть какую-нибудь глупость, чтобы дать Бисмарку хотя бы зацепку для развязывания войны, но граф пока ничего такого не сделал. Информированная графиня Габриела Гацфельдт в письме Менсдорфу, глумясь над Бисмарком и сравнивая его с унтер-офицером в прусском полку, предупреждала:
...
«Здесь все считают: Бисмарк выжил из ума и настолько запутался во внутренних и международных проблемах, что жаждет развязать войну tout prix [55] , с тем чтобы выкрутиться и сохранить свое положение»199.
Даже Роон, близкий друг Бисмарка, начал тревожиться за состояние его психического и физического здоровья. 26 марта 1866 года он мрачно писал Морицу фон Бланкенбургу:
...
«У нас все плохо. Геркулесовые усилия, которые денно и нощно употреблял наш друг Отто Бисмарк, истощили его нервную систему донельзя…
Позавчера у него были острые боли в желудке, и вследствие этого вчера он был настолько подавлен, зол и раздражался – из-за всякой ерунды, что сегодня и я забеспокоился, зная, какие дела нам предстоят… Полного душевного спокойствия не бывает при больном желудке и измотанных нервах»200.
Эти симптомы душевной и физической нестабильности позволяют нам отметить еще одну уникальную особенность Бисмарка: ни один государственный деятель XIX да и XX столетия не болел так часто, так принародно и так драматично. Бисмарк оповещал о своих хворях каждого встречного и поперечного. Во всеуслышание и без всякого стеснения он жаловался на то, что титанические обязанности, возложенные на него, подорвали его здоровье, – начиная с шестидесятых годов и до выхода в отставку. В определенном смысле он был недалек от истины. Колоссальная жажда власти, сопровождавшаяся вспышками озлобления на всех – и друзей и врагов – если они мешали ему, действительно изматывала его духовные и физические силы, и Бисмарк сам хорошо знал это. В то же время положение, в котором он оказался, не оставляло ему другого выбора. Противники при дворе – прежде всего королева, кронпринц и кронпринцесса – на самом деле чинили ему препятствия, стараясь оторвать его от короля. Ярость в комбинации с осознанием бессилия – неспособности влиять на «их высочества», привлечь на свою сторону или убрать с дороги – постепенно разъедала прежде неплохое здоровье. Он ненавидел их до боли, испытывая реальные душевные и физические муки, но избавиться от страданий мог только в том случае, если бы уступил или поделился властью. Пойти на такой шаг Бисмарк был совершенно неспособен. И Роон, и другие близкие ему люди не могли не видеть, как нарастает в нем раздражительность, нетерпимость, иррациональность. Многие из них, как и давний друг фон Белов, понимали, что истоки постоянно болезненного состояния находятся не в теле, а в душе.
Старая шутка гласит: «Если вы не параноик, то это еще не значит, что за вами не следят». Бисмарк подозревал – и не без оснований – существование тайного сговора против него начиная с середины шестидесятых годов. Королева Августа теперь регулярно получала доклады о действиях правительства в сфере внешней и внутренней политики от барона Франца фон Роггенбаха (1825–1907), бывшего премьер-министра Бадена. Привлекательный и утонченный Роггенбах совершил головокружительную карьеру, став премьер-министром великого герцогства Баден в 1861 году в возрасте тридцати шести лет. Он проникся неприязнью к Бисмарку еще до того, как почувствовал угрозу. В мае 1865 года Роггенбах внезапно подал в отставку, протестуя против политики Бисмарка в отношении Шлезвиг-Гольштейна. Альбрехт фон Штош, ставший членом тайного «теневого кабинета» королевы, писал своему другу Отто фон Хольцендорфу, выражая сожаление по поводу отставки Роггенбаха:
...
«Ваши сообщения из Бадена меня очень интересуют. Роггенбах был яркой звездой среди государственных деятелей. Досадно, что он бросил свой проект, так и не доведя его до конца»201.
Пространные памятные записки, которые Роггенбах готовил для королевы с лета 1865 года, отличались профессионализмом многоопытного дипломата. Опубликованная переписка Роггенбаха с королевой и фон Штошем, начавшаяся сразу же после отставки, содержит 453 страницы202. В мемуарах Бисмарка Роггенбах обычно предстает источником всех интриг, хотя с дворами кронпринца, принцессы Прусской, великого герцога Бадена и герцога Саксен-Кобургского были связаны и другие умеренные либералы-конституционалисты203. Среди них оказался и генерал фон Штош, редкий образчик прусского генерала-либерала.
Война уже была не за горами. В понедельник 27 марта 1866 года король Пруссии и его министры собрались на коронный совет, на котором Вильгельм согласился провести частичную мобилизацию и объявить призыв резервистов. Роон беспокоился, что «невротическое нетерпение Бисмарка приведет к беде»204. Действительно, уже на следующий день Бисмарк написал Роону: «Крайне желательно, чтобы король завтра же отдал необходимые приказы. В четверг он уже будет в другом настроении и не сделает этого. Вы увидите его завтра. Не могли бы вы устроить так, чтобы мы пришли к нему вместе?» Роон все устроил, и в среду 29 марта, накануне Пасхи, приказы были подписаны205. Мольтке приступил к действиям. Его мобилизационный план за последние два года значительно усовершенствовался, и 5 апреля он уведомлял Роона:
...
«В том, что австрийцы – если им дать достаточно времени – способны развернуть столько же войск, сколько и мы, нет ничего нового. Я говорил об этом на всех совещаниях. Вопрос не в численности войск, а во времени, которое понадобится обеим сторонам для их развертывания. Таблицы, приведенные в конце моего доклада, ясно и наглядно указывают на то, что у нас будет преимущество в три недели, если мы начнем мобилизацию первыми или по крайней мере одновременно с австрийцами»206.
