В одной руке он держал длинный кнут, тонкие кожаные концы которого лежали, свернувшись кольцами на полу у его ног, как змеи. Фуражку он сдвинул на затылок, из-под нее выбивалась и падала на лоб прядь темных волос. Его выбритое толстое лицо выражало полное довольство собой. Этот солдат не имел ничего общего с теми, которых я узнала так хорошо во время войны и к которым я привыкла; я не знала, откуда он такой, как с ним себя вести. Но теперь уже было слишком поздно колебаться, он уже заметил нас и, не меняя позы, смотрел, как мы приближаемся к лачуге.
Нерешительность или смятение погубили бы все. Я смело подошла к нему, но даже теперь не знала, что сказать. Подняв брови и не наклонив головы, он с насмешкой посмотрел на меня.
– Что вам надо? – спросил он, следя за мной.
– Послушайте, – начала я и сделала паузу, пока полностью не взяла себя в руки и не овладела своим голосом. – Сегодня рано утром мои родственники пересекли границу. Наш поезд опоздал, и у нас не было времени получить документы. Я боюсь, что мы не сможем догнать их. А мне нужно повидаться с ними, прежде чем они пересекут немецкую границу. Разрешите нам пройти. Мы вернемся после того, как повидаемся с ними, а затем займемся бумагами.
– Это совершенно невозможно, – ответил он. – Чтобы перейти границу, нужно иметь пропуск местного Совета в Орше. Есть у вас пропуск? А украинская виза?
– Но я же говорю вам, что у нас не было времени получить документы, – возразила я, стараясь изобразить естественное волнение. – В этом-то все и дело. Наши украинские визы у наших родственников, – придумывала я на ходу.
– Покажите мне ваши удостоверения личности и документы, выданные вам там, откуда вы приехали.
Муж достал из кармана бумагу, выданную Павловским Советом. Представитель власти, от которого зависела наша судьба, взял ее в руки и стал изучать. Наши имена были написаны нечетко; это был решающий момент. К счастью, его внимание привлекали главным образом печати, обилие которых, кажется, удовлетворило его.
– Гм, – пробормотал он, переводя взгляд с печатей на нас, – и все же я не могу вас пропустить.
– О господи, но это же ужасно! – запричитала я, все больше и больше входя в роль. – Что же нам делать? Если мы не получим свои визы, то тогда нам надо начинать все сначала. Вы хотите, чтобы мы поехали назад в Петроград?
– Мне все равно, что вы будете делать, но я не могу пропустить вас без документов, – сказал этот человек уже несколько нетерпеливо.
К этому времени я уже твердо решила не сдаваться. Будь что будет, но мы должны оказаться по другую сторону большевистского забора. Все наше будущее, вся наша жизнь зависели от этого.
– Послушайте! – рискнула я, – видите там дрожки? В них находится весь наш багаж, и брат моего мужа останется с ним, пока мы не вернемся. И у нас нет денег.
Сказав это, я открыла свою старую сумочку под самым его носом. В ней лежал только потертый портсигар и носовой платочек. Кусок мыла, в котором была спрятана бумага из шведской дипломатической миссии, в то время находился в кармане моего плаща и, казалось, жег мне бок. Перьевые ручки со спрятанными в них деньгами лежали в карманах моего мужа. Что если этому солдату вдруг вздумается обыскать нас?
И все же я заметила, что мои последние доводы вроде бы возымели какое-то действие; он был в нерешительности. Я стала еще убедительнее. Мое красноречие заставило его молчать. Наконец, оглядевшись вокруг и убедившись, что мы одни, он вдруг сказал:
– Ладно, идите.
Я даже не поблагодарила в ответ, так велико было мое удивление. Одновременно шагнув, мы с мужем двинулись к двери.
– Сюда, – показал он на другую дверь.
Мы прошли через вторую комнату, где изможденные чиновники все еще в старой таможенной форме с любопытством посмотрели на нас.
Через минуту мы были по другую сторону большевистского забора. Перед нами лежала полоса ничейной земли шириной, наверное, с четверть мили, отделяющая нас от германской территории.
По неизвестной нам причине обе границы в это время были закрыты. Украинские беженцы, мимо которых мы проезжали по дороге, собрались на этой узкой полосе земли в огромную и плотную толпу. Они явно находились там давно. Голодные с виду крестьяне в лохмотьях безучастно стояли вокруг телег, нагруженных их скарбом; в эти телеги были впряжены лошади, которые только что не падали от голода. Грязные коровы и овцы стояли вокруг с поникшими головами, слишком измученные, чтобы щипать траву. На некоторых телегах среди тряпья лежали дети, истощенные и ослабленные голодом или болезнями; они были похожи на скелеты. Никогда в своей жизни я не видела более жалкой картины.
Мы протолкались через толпу, которая не обращала на нас ни малейшего внимания, и подошли к германскому ограждению, построенному из крепких досок, между которыми проглядывала колючая проволока. Широкие крепкие ворота были заперты. Позади них стояли два немецких солдата в касках.
Мы подошли близко к ограде и стали всматриваться через нее. Взад-вперед спокойно расхаживали или стояли группами офицеры в серой форме. Недавно мы воевали с этими людьми, а теперь я была вынуждена просить у них защиты от моего собственного народа.
Я достала из кармана мыло и, разрезав его перочинным ножом, достала из него бумагу, которая удостоверяла мою личность – наш единственный документ! Я заметила, что один из офицеров, очевидно дежурный, ходил взад-вперед перед воротами. Он находился так близко от нас, что я могла заговорить с ним. И все же прошло какое-то время, прежде чем я собралась с духом. Наконец, с трудом вспомнив свой забытый немецкий, я подозвала его:
– Пожалуйста, не могли бы вы подойти к ограде? Я должна поговорить с вами.
Он не услышал меня, и мне пришлось повторить фразу. Он остановился и стал внимательно всматриваться в щели в заборе, пытаясь определить, откуда звучит этот голос. Его лицо под стальной каской было молодым и приятным. Он приблизился к ограде. Я заговорила смелее:
– Нам повезло – удалось перейти большевистскую границу, но у нас нет ни документов, ни паспортов, ни пропуска на выезд, ни украинской визы. Если вы откажетесь пропустить нас, нам придется вернуться к большевикам. Со мной находится мой муж и его брат; они оба гвардейские офицеры. Большевики только что начали преследовать офицеров, и мы не можем оставаться в России. Ради бога, пропустите нас.
Офицер, подойдя вплотную к ограждению, не торопясь оглядел нас. Я сразу увидела, что он понял ситуацию.
– Вы гвардейский офицер? – спросил он, взглянув на моего мужа. – А где ваш брат? Я не вижу его.
– Мы должны были оставить его на другой стороне с нашими вещами, – ответила я, так как мой муж не говорил по-немецки.
