Начало октября 1944 года
Вот я и в родной батарее! Так боялся отстать от нее, залежавшись в санбате. Старшина обмундировал. Оружие — здесь. Только документы личные в медсанбате. На второй-третий день вызвали комбата в штаб полка.
Поехал… и. о. комбата Лукша. Очень скоро возвратился.
— Тебя вызывают, — доложил сокрушенно.
— Что, разнюхали, засекли?
— Ну-у! И «батя», и Цимбалист, и «Смерш» знают. Давай, с Богом! Ты там скажи…
— А-а… Бог не выдаст, свинья не съест!
Шел к штабу на галопе (оказалось, так даже легче, чем на рыси). Больше всего беспокоило, как встретит начальство: на коне или спешенным. Если спешенным, то мне самому придется спешиваться, да на виду… Это хуже.
Слава Богу, Хабишвили, Цимбалист и командир эскадрона Филонов были в седлах. Филонов, козырнув, уже было отъезжал, но, заметив меня, задержался.
Лихо оседлав коня, нарочно картинно, доложил командиру полка о прибытии в часть. Цимбалист смотрел ехидно. Филонов широко улыбался. «Батя», выслушав доклад, взъярился:
— Вах! «Прибыл для прахажденья…» Когда прибыл?! Пачиму прибыл?! Нэ прибыл, а быжал, панымаешь… 3 госпытал быжал! Нэ спрасыл, быжал…
— Товарищ полковник, — вступился Филонов, — он же нормально на коне сидит…
— Нормально? — чуть остывая, оглядывая меня, спросил Хабишвили. — А эта што (указал плеткой на притороченную палочку)?
— У него и документы остались в санбате! — поспешно доложил начальник штаба. — «Смерш» говорит…
— «Смэрш» гаварит, «Смэрш» гаварит!.. — раздраженно бросил «батя». — Иму не гаварить, а шпыонов лавит нада. А этат — шпыон?! Этат — антыллирист. Хароший антыллирист! Я правильно гаварю, Филона-Милона? — обратился он к командиру эскадрона.
— Так точно, товарищ полковник! — радостно подтвердил Филонов.
— А ты, начштаб, пашли за дакументам в санбат. Пусть атдадут. Прыбыл чалавэк в част — значит, парадык. Паэхаль, антыллирист, в твой батарэй. Филона-Милона, паэхалы вмэсте — пасмотрим парадык в батарэй.
Все. Пронесло. Пошли на рысях в расположение батареи. По дороге шел разговор деловой — о прибытии нового пополнения.
Очень ко времени удрал я из медсанбата — прямо к пополнению.
Пробуравив строй новичков, набрали людей для огневых взводов, взводов управления и боепитания. Дорошенко, построив их, чтобы вести в батарею, вдруг вспомнил: коновода-то мне не подобрали. Я вернулся к строю пополнения.
Направился прямо к человеку, которого заметил еще раньше. Колоритная внешность: загорелое, продубленное лицо, нос с легкой горбинкой, резкие складки от крыльев носа, черные усы, агатовые угрюмые глаза под густыми бровями. Высокий, слегка сутулится. Только вот погоны с пехотной окантовкой и… старый уже — далеко за 30, поди. Пока я шерстил новичков, он все время смотрел на меня. Если же я взглядывал на него, глаза его приобретали выражение безразличия.
Подошел к этому «Челкашу».
— Какой ВУС?
— Черный, гражданин начальник.
— Я вас спрашиваю не об усах, а о военно-учебной специальности. И, пожалуйста, не гражданин начальник, а товарищ старший лейтенант.
— Урка. «Медвежатник» я. Это значит…
— Знаю. Спец по сейфам, значит.
— Ага… извиняюсь, спец.
— Не ага, а так точно. Ваша фамилия, имя, отчество?
— Гвоздь.
— Не понял. Гвоздев, Гвозденко, что ли?
— Не-е… никак нет. Гвоздь, извиняюсь. Александр Сергеевич. Как Пушкин.
— С лошадьми дело имели, Александр Сергеевич?
— Я, товарищ старший лейтенант, со всем дело имел.
— В каких частях воевали?
— На лесоповале, за Уралом и… в штрафбате.
— Ранения?
— В ляжку. Осколком.
— Коноводом при мне будете.
— А коновод — это что, товарищ старший лейтенант?
— Ординарцем. И за конями — своим и моим — ухаживать…
— Это значит — «шестеркой»?..
— Нет. Рядом со мною воевать.
Так появился у меня Саша Гвоздь — верный товарищ, помощник и… опекун, хранитель.
Ко времени нашей встречи, тридцати двух лет от роду (я значительно ошибся в оценке его возраста), Гвоздь был высококвалифицированным «медвежатником», имел ряд отсидок. А сумма сроков с добавками составляла, по его словам, на пять лет больше, чем он прожил на земле.
При сугубо материалистическом восприятии жизни Саша таскал в сидоре Бабеля, Багрицкого, Пушкина. Утверждал, что Пушкин — «наш, одессит, наездами бывавший в Ленинграде. И то зря — там его застрелил один французский фраер. Из-за бабы все».
Забота его о моем фронтовом быте была безгранична. Хавиры при занятии деревень, городов он засталбливал лучшие, опережая полковых квартирьеров. Мастерски добывал харч даже при боях в окружении. Быстро заметив мое равнодушие к трофейным шмоткам, добывал для меня книги (без особого отбора) и… пистолеты разных систем. Спать устраивался всегда при входе в помещение, будь то блиндаж или шикарная квартира.
* * *
Одно время поварил в батарее однофамилец великого кобзаря — бывший шеф-повар одного из киевских ресторанов. Миколу сослал для исправления на передний край командир дивизии полковник Рева.
Харчиться на нашу полевую кухню заглядывали часто: и «батя», и офицеры штаба полка. Один из них — явный стукач, как установил наблюдательный Гвоздь, — доставил мне своими доносами немало неприятностей.
Отвадил этого типа от нашей кухни Саша.
— А что, кухмистер, — равнодушно, но достаточно громко, чтобы слышал нежеланный гость, вопросил Саша, — водицу-то для кухни брав опьять у том ставке, идэ дохлые фрицы плавають?..
— А идэ ж що? — бодро подтвердил Шевченко. — До Дунаю далэко, до Днипра еще дальще…
Тут же гостя вывернуло наизнанку. Только мы его и видели.
Действительно, несколько дней, что мы были в короткой обороне, единственным источником воды служил небольшой пруд у фольварка в тылу батареи. В первый же день, продвинувшись за фольварк, мы убрали с береговой кромки труп немца, голова и рука которого находились в воде.
Батарея, как правило, придавалась эскадрону, выполнявшему основную задачу в наступательном бою. Чаще всего эта задача ставилась перед вторым эскадроном Карданова или первым Филонова.
Филонов и Карданов были противоположны друг другу, но оба чрезвычайно храбры. Это свойство доминировало в характере многих казачьих офицеров. Однако тактическим умом отличались далеко не все.
Выполняя поставленную боевую задачу, Айзик ломил вперед, не оглядываясь на фланги, не щадя жизни своей и… казачков своих. Сгусток безумной отваги. Джигит! Стройный, с осиной талией осетин. Огневой танцор. Ростом выше большинства казаков эскадрона. В атаке — всегда впереди всех. Из атаки часто выносили его на бурке. К концу войны имел четырнадцать ранений. С 1942-го до мая 1945 года через его эскадрон прошло личного состава столько же, сколько через полк (четыре эскадрона)!
