Глубоко выдвинутая на запад и охваченная врагом с трех сторон, 37-я армия, в сущности, одна продолжала, удерживать в районе Киева плацдарм радиусом до 25 километров. Далее фронт шел по Днепру до Черкасс, в 60 километрах южнее поворачивал к северу на Лубны, проходил западнее Лохвицы к Прилукам, изгибаясь к северу, возвращался к Яготину — 90 километров восточнее Киева — и выходил к Днепру километрах в 30 выше столицы Украины.
В этих невероятно трудных условиях Киев, оказавшийся почти в тылу врага, продолжал стойко держаться.
26-я армия, растянутая вдоль Днепра, была настолько ослаблена, что лишь героическими усилиями удерживала фронт обороны. 5-я и 21-я армии, также понесшие огромные потери, почти утратили боеспособность. Части этих армий, сосредоточенные в небольшом районе западнее и восточнее Прилук, перемешались, и управлять ими стало уже невозможно.
Заметив, что начальник штаба, всегда уравновешенный и внешне сдержанный, начал говорить нервическими, рублеными фразами, словно сдерживаясь, чтобы не закричать, Кирпонос перебил Тупикова:
— Новый главком направления маршал Тимошенко разделяет нашу точку зрения в оценке создавшейся обстановки, ставит вопрос о немедленном отводе войск. Он понимает, что решение этого главного вопроса не завтра, так послезавтра может потерять смысл. Фронт противника по реке Псёл еще не прочен, хотя, несомненно, отход наших войск уже связан с большими трудностями. Должен отметить, стало нарушаться управление частями и соединениями.
Неожиданно вошел генерал-майор Баграмян, прилетевший из штаба Юго-Западного направления с особым поручением маршала Тимошенко.
— Разрешите, доложить на Военном совете приказ главкома, — поприветствовав всех сразу, деловито и озабоченно начал Иван Христофорович. — Военный совет направления принял решение оставить Киев и войскам фронта выходить из окружения.
— Давайте приказ, — протянул руку Кирпонос и сразу опустил ее, недовольно насупив брови, ибо Баграмян сказал:
— Приказ устный, Михаил Петрович. Самолет, на котором я летел, могли сбить, документ попасть в руки врага… — Он подошел ближе к столу, за которым сидел командующий, и уже потише, почти смущенно досказал последнее указание маршала Тимошенко: — Вам разрешено вылететь на самолете…
От этих слов распрямилась устало сгорбленная над столом спина Кирпоноса. Он резко поднялся.
— Я имею иной приказ Верховного, запрещающий отвод войск и сдачу Киева, — с нажимом произнес Кирпонос, усомняясь в достоверной точности переданного ему устного распоряжения. Мелькнула еще мысль: «Военный совет Юго-Западного направления принял самостоятельное решение, без санкции Верховного…» Нет, такого приказа он выполнить не может, тем более устного. И продолжал: — Устный приказ главкома выполнить не могу. Будем драться в окружении. А на самолете вывезите тяжелораненых.
…Тотчас же Кирпонос запросил Ставку о том, как поступить в сложившейся ситуации, выполнять ли ему приказ маршала Тимошенко.
Лишь на исходе следующих суток, 17 сентября, маршал Шапошников, по поручению Ставки, ответил, что Верховное Главнокомандование разрешает оставить Киев, но о выводе войск за реку Псёл ничего не было сказано. По причине такой неопределенности войска правого крыла Юго-Западного фронта потеряли возможность использовать для отхода две последние ночи, когда они еще сохраняли боеспособность и могли не только организованно отойти сами, но и обеспечить отвод остальных сил фронта.
В ночь на 18 сентября Кирпонос отдал всем армиям фронта приказ с боем выходить из окружения, указав направление ударов на прорыв. Лишь 37-я армия, оборонявшая Киев, не получила этого приказа, связи с ней уже не было, она продолжала самоотверженную борьбу за столицу Украины. Однако подавляющее превосходство противника в силах не позволило армиям фронта выполнить поставленных перед ними задач на прорыв.
Кирпонос решил отходить вместе с отступающими частями на восток. Основная группа штаба Юго-Западного фронта во главе с Военным советом в ночь на 18 сентября под прикрытием 289-й стрелковой дивизии двинулась вдоль реки Удай к Городищу.
* * *
Известие об окружении правого крыла Юго-Западного фронта привез в особый отдел шофер, не сумевший прорваться на грузовике в Харьков.
— Под бомбежку попали, Деревянко на головной машине проскочил через Сулу, а я не успел, мост разнесло, — докладывал Ярунчикову шофер, оправдываясь. — Поехал на Лубну, а там уже немцы. Попетлял и назад еле-еле вырвался.
Весть эта для Ярунчикова не была неожиданной. Он узнал об окружении от Михеева, перед тем как тот уехал с Военным советом на Пирятин. Особый отдел должен был выступить из Прилук позже. Никита Алексеевич не стал пока сообщать оперативному составу пренеприятную новость. И вот она сама себе пробила дорогу.
— Без паники только, — предупредил шофера бригадный комиссар, хотя тот не выказывал растерянности. — Подстраивайтесь к колонне, выступаем на Пирятин.
…До Новой Гребли — двадцать пять километров — ехали часа три. Машины догнали колонну штаба фронта — впереди создалась пробка, свернули на проселочную дорогу, снова уперлись в скопище повозок, продвигались медленно, не ведая, что делается впереди.
На рассвете обогнули Пирятин и остановились на южной окраине города. Поступил новый приказ штаба фронта: двигаться на восток до села Чернухи.
Здесь-то и нагнали особый отдел Петр Лукич Ништа с Мишей Глуховым. Их не узнать: босые, оборванные, грязные. Ништа к тому же отрастил жиденькие усы и бородку, оброс, а чудной колпак на голове делал его похожим на монаха, поэтому ни один из чекистов сразу не угадал, кто это так восторженно вклинился в их строй.
— Миша! — схватил мальчишку за руку Грачев.
— Мирон Петрович! — всхлипнул в ответ тот.
Узнав, что Михеева нет, Ништа догнал Ярунчикова, на ходу стал докладывать ему о чекистско-разведывательной группе в тылу врага.
— Остались без рации, Лойко с Мишей схватили немцы. Мальчишке удалось бежать. Что с Алексеем Кузьмичом, выяснить не удалось.
Ярунчиков помолчал, взглянул на Мишу, спросил:
— Как же тебе удалось бежать?
Глухов рассказал.
— Остальное все в порядке, — добавил Ништа. — Так четко начали — и на́ вот тебе. Пустой номер мы без рации, потому и вернулся. Какие будут указания?
— С Михеевым надо посоветоваться… — торопливо ответил Ярунчиков, услышав сообщение, что Чернухи уже заняты врагом.
Свернули на Куреньки, началась бомбежка, и все залегли. Лежа в кукурузе, Грачев сказал Ниште:
