сказал: мадам, ваши зубки надо показывать всему миру!.. Я готов немедленно в них влюбиться!
— Роман Маркович, я вас прошу переменить тему, мне неприятны эти ваши разговоры! — побледнев и еле сдерживаясь от гнева, выговорил Николаев.
— Чего тут неприятного? Наоборот, о чем еще говорить?! У нас студентки заявились на практику, ты не поверишь, какой цимес, как говорил мой сосед Исаак! Такие попки, у меня даже слюнки текут!
Кулишер закатил глаза от удовольствия.
— Роман Маркович, я вас еще раз предупреждаю! — губы у Николаева затряслись, и глаза полыхнули диким огнем.
— Да пошел ты в задницу! — разозлился Кулишер, поднимаясь с постели и подходя к двери. — Тебе никто не говорил, что ты сумасшедший? Так вот я тебе говорю! И правильно, что Мильда хочет с тобой развестись! Зачем ей сумасшедший, когда вокруг столько здоровых людей и с хорошими зубами!
Кулишер хлопнул дверью. Несколько секунд Николаев держался, но потом рухнул на пол и потерял сознание. Очнулся он уже в постели, света не было, а в окно проникала полная луна. В полнолуние с ним всегда случались припадки. Он вспомнил, что завтра должен выстрелить в Кирова. «Только бы не проспать», — прошептал он и заснул, проснувшись ровно в шесть утра, как и намечал.
Он выложил «завещание» на стол, оделся, взял портфель и вышел в коридор. Мильда кормила детей на кухне, запах вареной картошки остановил его на мгновение, но, увидев, как заботливо она наклонилась над младшим, Марксиком, он с грустью улыбнулся, бросая прощальный взгляд на сыновей, и ушел.
Добираясь на трамвае до Красных Зорь, он увидел в окно большие щиты, извещавшие о новом звуковом фильме «Чапаев». Леонид пожалел, что никогда уже не увидит этого фильма, тем более что курносый молодой парень в рабочей спецовке взахлеб рассказывал о психической атаке каппелевцев и как Чапаев разгромил их. Николаев вдруг вспомнил Романа Кулишера и подумал, что он тоже отчасти сумасшедший с его тягой к извращенной любви: большие груди, зады, рты — обо всем этом Кулишер мог говорить часами, но Леонид никогда же не говорил ему, что он чокнутый на этой почве. Жалко только его жену Ольгу, которая все это терпит.
Очутившись у кировского дома, Леонид решил больше не прятаться, а уверенно вошел во двор и стал ждать машину Кирова. Она приезжала минут за десять до его выхода. Еще желтые листья сыпались со старых лип и кленов, устилая двор красно-желтым ковром, но морозный парок уже таял в воздухе, и уши мерзли. Николаев присел на скамейку во дворе. Он не чувствовал ни особого страха, ни волнения. Ему очень хотелось посмотреть в глаза тому, кто украл у него жену и без стыда ходит каждый день на работу, вершит государственные дела.
Старуха выползла из подъезда и, с презрением оглядев незнакомца, сидящего на лавочке, покачиваясь утицей, двинулась дальше.
Подъехал черный лимузин, выскочила охрана, один из охранников, тот, что постарше, подошел к Николаеву.
— Ты из этого дома? — спросил он.
— Нет, — ответил Леонид.
— Тогда выйди со двора!
— Почему?
— Потому! — охранник предъявил удостоверение НКВД. — Выкатывайся!
— Но мне нужно увидеть Кирова!
— Иди в обком, запишись на прием! Ты член партии?
— Да!
— Тогда иди в обком!
— Но там к Кирову не допускают! Мне нужно только его увидеть!..
Николаева трясло как в лихорадке, глаза горели огнем, и охранник, подозрительно взглянув на него, потребовал показать документы и дать ему на осмотр портфель.
— Там ничего нет, — соврал Николаев.
Охранник вырвал из его рук портфель, отшвырнул Николаева, который хотел вернуть портфель, в сторону. Открыл, увидел револьвер и, вытащив свое оружие, направил его на перепуганного Леонида.
— Вы арестованы! — зычно выкрикнул он. — Встать!
Еще через десять минут Борисов, так, оказалось, звали охранника, притащил его в отделение милиции, заявив: «Хотел увидеть Кирова, имел при себе оружие, разберитесь!»
Николаева допрашивал сам районный комиссар. Вид у него был благодушный, сытый, животик выпирал из-под ремня. Он осмотрел револьвер, проверил подлинность разрешения на хранение оружия.
— Как же вы все-таки оказались во дворе дома, где живет товарищ Киров? — в пятый раз спросил комиссар.
— А я вам отвечаю, что писал товарищу Кирову письмо с просьбой о помощи, но ответа не получил, просился на прием через Свешникова, но в приеме мне было отказано, что мне оставалось делать?! — в пятый раз одно и то же повторял Николаев.
Заглянул помощник комиссара, утвердительно качнул головой и скрылся.
— Что ж, сведения ваши подтвердились, — вздохнул он, не зная, что делать с этим психическим жалобщиком. — А зачем на встречу с товарищем Кировым вы взяли револьвер?
— Я взял портфель, а револьвер у меня всегда лежит в портфеле. Вчера вечером я возвращался, меня чуть не раздели, пальто на мне совсем не заношенное, и если б не пугнул их этим, сегодня, может быть, меня хоронили. Я даже не подумал, что наличие револьвера поставит меня в такое подозрительное положение, — нервно усмехнулся Николаев.
— Хорошо, напишите в приемной все это на бумаге, — попросил комиссар.
Николаев вышел, написал объяснение.
— Поскольку вы впервые у нас, то мы вам поверим и отпустим, но я надеюсь, что в следующий раз вы таких ошибок больше не совершите! — предупредил его комиссар, пряча его объяснение в ящик стола.
«Им лень мозгами пошевелить, — обозлился Николаев. — Если б они узнали, что я полгода хожу безработный, быстро бы обо всем догадались, но что делать, когда мозгов нет!»
— Поверьте, больше не совершу! — искренне заверил Николаев. — Растерялся, а надо голову на плечах иметь! До свиданья!..
Выйдя из отделения милиции и прищурившись от яркого осеннего солнца, он даже рассмеялся. «Какие тут олухи еще работают! — подумал Николаев. — Верят на слово! А я разные еще слова знаю! Верьте, верьте, дураки!»
Он вдруг подумал, что мог бы получше многих работать в НКВД. Только не рядовым, а каким-нибудь маленьким начальником, чтобы только сидеть за столом, подписывать бумаги, допрашивать. Он бы всех в бараний рог скрутил. Каждого второго — в камеру, на хлеб и воду. Даже без хлеба. И без воды.
