Потерял былое расположение и Е. И. Чазов, начальник Четвертого главного управления, вызывая все большее раздражение у Горбачева.
— Опять академик навострился за границу, — говорил Михаил Сергеевич, подписывая решение Секретариата ЦК о поездке Чазова в зарубежную командировку.
— Политиком себя возомнил. Здесь урожай всех наград, званий и должностей собрал, теперь на международную арену вышел…
Михаила Сергеевича раздражала популярность Чазова, потребность в нем руководителей страны. Он все чаще говорил, что Чазов изжил себя.
— Сколько генсеков и членов Политбюро перехоронил, а сам все на плаву. Своим делом перестал заниматься, только представительствует, — рассуждал Горбачев.
— Его надо запрячь в настоящую работу.
Скоро стало очевидным, что Горбачев ищет повода избавиться от Чазова, назначить на это место «своего» человека. И выход он нашел в духе сусловских решений.
— Думаю Чазова назначить министром здравоохранения, — сказал он как-то. — Пусть поработает. Хотя я не уверен, что он согласится на такое назначение. Давно, видимо, понял, что надо уходить. Видел, какой под себя отгрохал кардиологический центр…
Конечно, Горбачев не мог допустить простого освобождения Чазова от должности начальника «Сануп-ра Кремля», дабы избежать кривотолков. Поэтому лучшим методом «изгнания» он считал повышение в должности.
Не помню, начал ли Горбачев разговор с Евгением Ивановичем с глазу на глаз, пригласив его в ЦК, но при мне он однажды звонил Чазову. Сетовал на запущенность дел в медицине, на жалобы людей по поводу лечения, говорил ему:
— Прошу тебя, помоги сдвинуть дело с места. Поддержка тебе обеспечена.
Евгений Иванович, видимо, отказывался. Во всяком случае, разговор был долгий, и Горбачев просил еще раз подумать. Возможно, Чазов понял, что больше не нужен в прежнем качестве генсеку, и принял решение лучше уйти с повышением, исполняя просьбу Горбачева, чем Хлопнуть дверью» и остаться только руководителем кардиологического центра. Тем более что и с этой должности его могли всегда сместить.
И вот Евгений Иванович возглавил Минздрав СССР, где мог применить свой опыт ученого и организатора для улучшения здравоохранения в стране. Не знаю, насколько держал свое слово генсек и какую оказывал помощь Чазову, но задерживать его на этом посту не хотел и не стал, тем более что Евгений Иванович попал в автокатастрофу и работать с прежней энергией, видимо, не мог. Но этот вопрос, как я понимал, уже мало интересовал Горбачева, добившегося ухода Чазова из системы медицинского обслуживания руководства страны.
Еще раз я убедился, что у Горбачева, как, видимо, у многих политиков, чувства дружеской привязанности атрофировались, если, конечно, были вообще. Ненужный человек выпадал из поля горбачевского зрения, хотя именно Чазову он многим обязан, так как Евгений Иванович был не только врачевателем вождей, но нередко и их поверенным. Не раз присутствуя при разговорах Горбачева с академиком, я слышал оценки не только состояния здоровья лидеров, но их суждения по самым деликатным вопросам кадровой политики, а также оценку расстановки сил в Политбюро. Знание этого позволяло Горбачеву достаточно удачно маневрировать в лабиринтах политической кухни.
Когда Горбачев решил разрушить Четвертое главное управление Минздрава СССР, Н. Е. Кручина, А. Н. Яковлев и я не раз просили его не делать этого. Не разорять и губить надо было созданную систему, а найти возможность расширить обслуживаемый контингент. Но нажим депутатских комиссий по привилегиям приводил в трепет нестойкого генсека, который не понимал, что критика идет не системы здравоохранения, а партийного и правительственного аппарата, который нужно было ослабить и устранить от власти, заменить его более удобными людьми, а самое главное — самим присосаться к этой системе. По-моему, многие в конце концов этого добились и успокоились.
Не только к ближайшему окружению, но и к своим землякам генсек относился сдержанно, а подчас необъяснимо черство. Как-то позвонил В. С. Мураховский, возглавлявший в ту пору Агропром СССР. Родом он из Ставропольского края. Был первым секретарем крайкома КПСС, прошел войну, все ступеньки в партийной, советской, хозяйственной работе. Горбачева знал с комсомольских лет и связей с земляками не порвал.
— Письмо тут одно до меня дошло, — говорит Всеволод Серафимович, — пишет председатель колхоза «3аветы Ленина» Копликов. Знаешь, наверное.
О Михаиле Ивановича Копликове я слышал. Колхоз «3аветы Ленина» славился на Ставрополье своими показателями. Председатель его, талантливый организатор, вывел хозяйство в передовые. Здесь собирали высокие урожаи на солонцах, да и остальные показатели колхоза были, как говорится, на высоте. Особенно в овцеводстве.
— А что случилось?
— Да кому-то он поперек дороги встал. Посадили Михаила Ивановича за использование на строительстве шабашников. В вину ставят перерасход колхозных средств, личный интерес председателя. Да ладно следствие бы велось по закону, а то пытки устроили. Посмотри письмо и постарайся доложить Горбачеву. Копликов — его выдвиженец. Он двигал его в председатели, да и позже помогал хозяйству.
Минут через тридцать получил я письмо от Всеволода Серафимовича. Читаю и глазам не верю. Не только посадили известного председателя, члена крайкома партии, но и выдавливают признание силовыми методами в том, что он не совершал. В камеру к нему специально подсадили нелюдей, а те бьют его смертным боем. В общем, отбили почки, сделали инвалидом.
Читал я письмо, каждая строчка которого взывала о помощи. Не дожидаясь случая, пошел сразу к Горбачеву, благо был он один.
— Что еще случилось? — встретил он меня вопросом, не поднимая глаз от шифротелеграмм.
— Вы Копликова знаете?
— Из «Заветов Ленина»? — спрашивает Горбачев.
— А о том, что он в тюрьме сидит, стал инвалидом, слышали?
— Нет.
— Почитайте его письмо, — протягиваю я конверт Михаилу Сергеевичу.
— Скажи, в чем дело, не подсовывай мне лишних бумаг.
Желания читать письмо у него не было. И я довольно подробно пересказал одиссею Михаила Ивановича, со своими замечаниями и предложениями. Мне хотелось, чтобы из этого дикого случая были сделаны далеко идущие выводы: нельзя ограничивать свободу хозяйственной деятельности руководителей колхозов и совхозов, расправляться с ними, тем более садистскими методами, и показать на его примере, что правоохранительные органы не могут добывать признание пытками, другими преступными способами. Но выслушав меня, Горбачев равнодушно бросил:
