что Вилли говорит правду.
– Получил четвертак, потом по амнистии выпустили на поселение. В Германию возвращаться отказался, осел здесь, – он помолчал и спросил. – Ну, а ты как? Я слыхал, ты неплохо устроился в большевистском раю?
Мессинг пожал плечами.
– Здесь ни ад, ни рай, скорее, лабиринт, и в нем надо было суметь выжить. Это было трудно, но я выжил, а в Германии меня бы рано или поздно шлепнули.
– Как знать. Мы в тридцать первом организовали с тобой неплохое дельце. От желающих получить предполетную страховку отбою бы не было. С деньгами можно найти выход из любого лабиринта.
– Не скажи! У Ганусена денег было не сосчитать, и где же он? Ты полагаешь, Геббельс простил бы мне выступление в Шарлоттенбурге? Или будущее смирилось бы с тем, что им начали торговать вразнос. Ты романтик, Вилли.
– А ты?
– А я «проныра», которую здесь многие хотели приручить, да не получилось. Но ведь не шлепнули, а в Германии рано или поздно пристрелили бы и не поморщились. Я знаю. Наше страховое агентство ничем не смогло бы помочь мне.
– Ты знал заранее, что мы встретимся в такой… необычной обстановке?
– И ты туда же! Нет, конечно. Что-то видел, что-то угадывал, но все это смутно, неопределенно. Хотя… Знаешь, Вилли, эту рыбалку я припоминаю. В Польше, году в тридцать восьмом пригрезилось – человек в каком-то странном балахоне, в лесу, на берегу мрачного озера. Даже кольнуло, не Вайскруфт ли это? Впрочем, я скоро забыл этот сон, но, если бы я написал тебе, ты разве поверил бы?
Вайскруфт отрицательно покачал головой.
Мессинг подхватил:
– Кто может поверить в этот бред? Разве что провидец какой-нибудь? Так я не провидец. Я обыкновенный необыкновенный человек.
Вайскруфт усмехнулся.
– Верю. С тобой надо было сразу обращаться жестко – посадить на цепь.
Он аккуратно погасил сигарету, бросил ее в костер и, пока окурок не сгорел напрочь, слова не вымолвил. Потом ухмыльнулся.
– Вообрази, Вольфи! В сорок третьем Адди при встрече, обозвав меня «хитрой славянской бестией», приказал считать Вайскруфта подлинным арийцем. Не улыбайся, – он засмеялся, – Адди так и остался Адди, этаким фантазером, неучем и неврастеником. Ты не поверишь, он не раз, даже против собственной воли, награждал этим званием чистокровных евреев. Вот тебе и ответ, почему Германия проиграла войну.
– Хотелось бы повторить?
– Это в прошлом, Вольфи, и уже не для меня. Я женат на коми женщине, имею трех девочек от смешанного брака. Не могу понять, как это случилось, Вольфи? Какой-никакой, а я все-таки оберштурмбанфюрер. Наша фамилия имеет древние германские, а также славянские, корни, и на тебе – жена коми!
– Ты не любишь жену?
– Она спасла мне жизнь. Мы сошлись в лагере, еще при кукурузнике, когда советская власть решила проявить гуманность и начала выпускать на волю забеременевших женщин. Тетки из соседней зоны бегали к колючей проволоке, отделявшей их от мужских бараков, и звали мужиков, чтобы поскорее забрюхатеть. Так и мы познакомились – не поверишь, через колючую проволоку, стоя. Слова друг другу не сказали. Это после она сказала, что будет ждать меня. Я заболел в лагере, она взяла меня, выходила. С женой мне повезло, с тех пор мы не расстаемся. Девочек обожаю, исключительные умняшки. Я учу их немецкому, и, ты знаешь, болтают почти свободно. Ты считаешь, это нормально?
Вольф не сразу ответил:
– Не знаю, Вилли. Если девочки здоровые, то слава Богу.
– Ты сам-то как?
Что Мессинг мог ответить? Вайскруфт был единственный человек на земле, которому он бы отважился поведать подлинную историю своей жизни, только что он, подписавший столько обязательств о неразглашении, мог сказать ему?
Мессинг сообщил общеизвестное:
– Всю войну выступал по лазаретам, госпиталям, в гарнизонах, перед рабочими и служащими. Объехал всю страну, купил красным два самолета – один в сорок втором, другой в сорок четвертом. В том же году женился. Аида заботилась обо мне, в шестьдесят первом ее не стало. Теперь вдовею. Вот, в общем, и все.
– Скупо. Ты ни словом не обмолвился, почему хромаешь?
– Доблестные чекисты постарались. Я не сразу дался, сумел отстоять голову, руки, легкие, даже зубы, но спасти ногу не удалось. Главное – мне удалось отстоять будущее.
– Странно. Во время войны ко мне попали данные, будто бы ты, Вольфи, встречался со Сталиным.
– Зачем тебе это, Вилли?
Он надолго, как умеет только крокодил, задумался, потом согласился:
– Действительно, зачем?
После паузы Вольф спросил:
– В Германию не собираешься?
Вайскруфт рассмеялся.
– Со всем кагалом? Что я там не видал, в Германии? Там у меня никого нет, а начинать все заново, да еще с клеймом СС?.. – он махнул рукой, затем, заметно оживившись, поделился: – Ты не поверишь, у меня здесь все есть. В полном смысле слова. Я обжираюсь икрой, соленой семгой, оленьими языками. Это не главное, но, понимаешь, приятно.
– Согласен.
– У меня есть новенькая «волга». Нет только ма-аленького пустяка, о котором даже упоминать смешно…
– Давай выкладывай.
– Такая махонькая несуразица, а вот покоя от нее нет. Я не могу поехать на «волге» куда захочу. Дело не в запрете на посещение больших городов, просто я не могу выехать за пределы республики.
– Почему?
– Потому что отсюда нет автомобильных дорог. Чтобы отправиться на материк, машину надо загнать на железнодорожную платформу и встретить в Котласе. На обратном пути та же операция.
Он помолчал, затем продолжил:
– Я, конечно, могу вырваться отсюда – на поезде, на самолете. А если я хочу на машине? Вот от какой мысли меня тошнит – если не могу на автомобиле, зачем мне этот Крым, Кавказ, Германия? Ты знаешь меня и должен понять.
– Я тебя понимаю. Очень хорошо понимаю. Со мной такое часто случалось.
– Чем сейчас занимаешься?
– По-прежнему езжу по стране, выступаю с психологическими опытами.
– Я не о том. От кого теперь бегаешь?
– Теперь ни от кого. Теперь Мессинг сам превратился в охотника. Знаешь, кого я ловлю? Не поверишь – научных работников! То партбюро начнет борьбу с оккультизмом «наихудшего толка», и в худсовете сразу начинают требовать от Мессинга разрешения от Академии наук, то какому-нибудь высокопоставленному аппаратчику придет в голову обязать науку заняться «феноменом Мессинга» и выявить его «материальную основу». В таких случаях научные работники от меня врассыпную. И смех и грех! Всерьез заниматься мной никто не желает. Всем ясно, что на мне в академики не выбьешься, следовательно, Мессинг либо не существует, либо он шарлатан. Правда, диагнозами, которые я иной раз выдаю высокопоставленным пациентам, кандидаты, доктора и академики с членкорами пользуются охотно. Этим и спасаюсь. Меня
