Ольга Грейгъ - «Долой стыд!». Сексуальный Интернационал и Страна Советов

Но бывают же совпадения! – судью звали точно так же, как и его жену, Софьей Моисеевной; даже внешне она показалась Борису знакомой, настолько походила на тещу. А, может, так в тот момент только чудилось?

Судья, без тени сомнения задала ему суровый вопрос:

– Кто вам дал право разрушать честную советскую семью пьянством и изменами жене?

От внезапного поставленного в таком ключе вопроса Борис буквально опешил, горло пересохло, острый кадык запрыгал на шее, и он не смог ничего ответить, издав лишь сдавленное сипение.

Однако ответы или оправдания никого не интересовали. Все тем же суровым голосом судья выдавала некие истины, принимаемые ответчиком за ахинею. Она гулко вещала, что его отец алкоголик (имея в виду отчима), а мать антиобщественная работница, имела судимость, вела безобразный образ жизни…

– Наверняка наследственность проявилась и в вас, молодой человек! Подумайте, какое воспитание вы можете дать вашим детям? – добивала она Бориса, враз ощутившего себя никчемным человеком, покорно пребывающим в неосязаемом и непонятном тумане.

В какой-то момент его сознание прояснилось и, подстегиваемый негодованием, мужчина покинул зал заседания. Следующие три дня прошли в неустанном верчении дел, за спешкой он не успел как следует осознать, что вообще с ними происходит.

Подстрекаемый тещей, он обратился в домоуправление с просьбой о выписке его из квартиры, а, получив выписку, прибежал в отдел кадров с заявлением. Но инспектор отдела кадров сказала, что согласно существующему положению, он должен отработать две недели. Услышав это, Борис, находящийся на грани срыва, влетел в кабинет директора, где стал нести несуразицу, крича на всех, заглядывающих в двери, словом, был неуправляем. Он опомнился лишь когда увидел прямо перед собой женщину-кадровика, протягивающую ему трудовую книжку.

– Вы уволены, уходите.

Понятно, что полученный расчет позволит ему какое-то недолгое время жить, подыскивать работу и пристанище… из этих денег Борис и купил билет до станции, где жила его старая тетка.

Теперь понимаешь, с каким настроением он вошел в вагон и сел напротив? – спросил меня попутчик и, взглянув на стакан в затертом железном подстаканнике с символикой железной дороги, сам уставился в невидимую точку на стекле, за которой мелькали пейзажи родины.

Лишь отходя ко сну, через несколько проведенных в той же вагонной тесноте часов, он подытожил:

– Вот тебе и «человек родился». Актовая запись о рождении не бывает сама по себе. К актовым записям советские люди всегда прикладывали доносы. На актовых записях ставились значки и формулы, разобрать которые могли лишь специалисты, те, кто работает с этими бумагами. А как думаешь, сейчас такая же система?

И, не дожидаясь никакого ответа, отвернулся к подрагивающей в такт колесного перестука перегородке.

В перестроечную эпоху Горбачева в конце 80-х годов ХХ века в двухкомнатной московской квартире одиноко доживала век бывшая инструктор Хамовнического райкома партии. Еще со времен Гражданской войны верно служила она партии, мобилизуя по призыву Ильича людей на борьбу с Деникиным, Врангелем, формировала рабочие отряды, комсомольцев. В общем, отправляла несметное количество одураченных страхом и пропагандой людей на бойню. Сначала – на бойню, на смерть, а потом – на комсомольские стройки, на освоение новых земель и т. д. Жила словно всю жизнь не на службе, а на войне.

Однако, несмотря на все старания и беззаветную, рабскую преданность идеям социализма-коммунизма, она не пробилась выше, и, как была в 1919 году инструктором, так и ушла в 60 или в 65 лет на пенсию инструктором райкома партии. Ее уже никто и не держал на месте, но она приходила за зарплатой, да все пыталась доказывать, какая она честная настоящая коммунистка, и как нужна окружающим молодым коммунистам ее верная подсказка. «Вегной догогой идете, товагищи», – молча поддерживал ее каждый приход бронзовый площадный стоялец с протянутой рукой на райкомовском пятачке, которому поклонялась старая женщина, как идолу. Ей казалось, что Владимир Ильич одобряет все ее поступки, и потому проходя каждый раз мимо него, бросала на бронзового истукана суровый значительный, словно заговорщицкий, взгляд.

Эта женщина, знавшая не так мужчин, как партийные догматы, жила неподалеку от своего райкома, в доме партийной элиты района; рядом находилось здание, некогда называвшееся домом политкаторжан. Уже при Горбачеве его реставрировали, сделали там шикарные двухуровневые квартиры, отделанные в евростиле. И как раз в это смутное перестроечное время из-за границы вернулась старая коммунистка, сотрудница Коминтерна. Старушке уже было под 90, из них более 60 лет она прожила за границей. Она прошла всю Европу, много работала, и, естественно, при всем фанатизме коммунистических идей у нее сформировалось несколько иное мировоззрение, чем у коммунисток, всю жизнь проведших в пределах Советского Союза. Эта профессионалка партийной разведки видала прельстительную жизнь высокой политической элиты других стран, побывала в постелях известных политиков; она носила в себе самые тайные секреты мужчин избранного круга. В общем, ее полная опасностей многоликая жизнь была во многом похожа на жизнь других успешных сотрудниц Коминтерна, одной из которых была и удивительная Анжелика Балабанова (тайну жизни и смерти этой уникальной разведчицы еще никто из отечественных историков не открыл! Хотя вряд ли кто в ближайшие десятилетия получит доступ к настоящим архивам, касающимся жизни этой женщины…)

Итак, наша старушка-героиня вернулась на Родину, и даже очутившись в другой среде, как-то не шибко общалась со старыми большевичками. Вернее сказать, жила замкнуто, наслаждаясь тишиной и покоем; в погожие дни любила провести несколько часов на скамейке в близлежащем скверике за чтением французских книг.