— Неужели подобные мнения станете вы высказывать и впредь? — взорвался офицер.
— Проповедь этих мыслей, — отрезал холодно Заичневский, — я считаю задачей моей жизни, и проповедовать их я буду не только в деревне, но везде, где только смогу.
Собеседник злобно покосился и умолк.
«Неплохо заткнул я тебе рот, — думал Заичневский, поглядывая на офицера, — только черт знает, где ты его еще откроешь?»
Все дальше и дальше катился экипаж по пыльной дороге. Собеседники молчали». Заичневский часто оглядывался на чемодан. Там, в его глубине, около 300 экземпляров запрещенных сочинений. Если бы знал о них Шеренвальд!
На свой чемодан юноша возлагал большие надежды. Будет что почитать теперь орловской молодежи. Этой зимой он и его московские друзья славно потрудились. Больше всего Заичневский захватил с собой литографированных изданий лондонской Вольной типографии. Среди них есть такие вещи, как «С того берега» Герцена, «На новый год» Огарева, «Что такое государство» Энгельсона. Здесь же лежат сочинения западноевропейских философов и социалистов Бюхнера, Лорана, Прудона. Лучшие главы из книги Фейербаха «О сущности христианства» Заичневский переводил сам, сидя ночами напролет в маленькой комнатке на Воздвиженке.
Да, два года в университете не пропали даром. Как все это началось?
Осенью 1858 года семнадцатилетний Заичневский, сын небогатого орловского помещика, полный жажды знаний, впервые вступил в стены Московского университета. Он избрал физико-математический факультет. Однако даже такие профессора, как Зернов и Брашман, не увлекли беспокойного первокурсника. И неудивительно. В общественной жизни России после крымского поражения чувствовалось что-то вроде подземных толчков — вестников землетрясения. Равнодушными к ним могли остаться только полумертвые.
Словно река в весеннее половодье, бурлила жизнь в университете. Незадолго до поступления Заичневского здесь начались студенческие сходки, в прошлом дело невиданное. Шумно обсуждались столкновения студентов с полицией и администрацией университета. Старые студенты рассказывали новичкам о скандальных историях с профессорами-консерваторами. Назревали новые столкновения. Студенты отстаивали свои права, добивались свободы сходок и студенческих организаций.
Заичневский с головой окунулся в университетские события. Накаленная политическая атмосфера предреформенных лет и студенческие дела очень скоро отбили у него вкус к естествознанию и математике. Однако переходить на юридический или к филологам не хотелось. Преподавание там встречало всеобщее недовольство. Махнув рукой на профессоров, он занялся самообразованием. Лекции профессоров ему, как и многим, заменили труды по социологии, философии, истории. Пробудился горячий интерес к журнальной публицистике. На столе росла стопка книг, добытых у букинистов.
Не одну утреннюю зарю встретил молодой математик за чтением немецких философов Бюхнера и Фейербаха. Вся окружающая природа, как и отношение к ней человеческого разума, предстали перед ним в их материалистическом очертании.
Товарищи по факультету пожимали плечами, часто видя в руках Заичневского вместо лекций по физике или математике журналы со статьями о революционных событиях в Италии, о польском восстании или том «Всемирной истории» Шлоссера.
Еще в орловской гимназии появился у него интерес к истории. Там же впервые встретился он со словом «социализм». В университете Заичневский прочел запрещенные сочинения Герцена, где это загадочное слово встречалось чуть ли не на каждой странице. С тех пор начались жадные поиски.
Чего не удавалось достать в букинистических лавках, можно было добыть другим путем. Заичневский скоро стал усердным посетителем полулегальной «Библиотеки казанских студентов». Чего только не было там! Серьезные предприимчивые организаторы «Библиотеки» — студенты старших курсов Юрий Мосолов и Николай Шатилов держали на частной квартире, снимаемой за недорогую плату, несколько комплектов «Современника». Здесь можно было прочитать переписанные от руки статьи из «Колокола». Для лиц, пользующихся особым доверием, извлекались из тайников неопубликованные сочинения Белинского, запрещенные стихи Пушкина, Рылеева, Полежаева и, конечно, западноевропейская социалистическая литература.
— Хотите прочитать свежую вещь? — обратился как-то к Заичневскому худой юноша с огромными, немного грустными глазами.
Заичневский не раз уже встречал его в «Библиотеке казанских студентов». Оригинальный профиль и черные вьющиеся кудри выдавали в нем южанина. Заичневский назвал себя, протягивая руку.
— Аргиропуло, Перикл… с юридического, — произнес брюнет, отвечая с улыбкой на рукопожатие. Оглянувшись по сторонам, новый знакомый осторожно извлек из-за пазухи вчетверо сложенный номер «Колокола».
Это было зимой 1858 года. С тех пор завязалась их большая дружба. Аргиропуло родом грек, сын драгомана русской миссии в Турции, почти всю жизнь прожил в России и окончил гимназию в Харькове.
Друзей сблизило единство убеждений. В оживленных беседах выяснилось горячее желание обоих служить народу, бороться против помещиков и самодержавной тирании.
Не мудрено, что весной следующего года оба встретились на тайной сходке избранных читателей «Библиотеки казанских студентов». Мосолов и Шатилов обратились к собравшимся с предложением создать тайное общество. Они уже были исключены из университета за активное участие в студенческих беспорядках.
— Что же мы будем делать? — спросил Заичневский. — Как определили бы вы задачи общества?
— Я полагаю, — ответил Мосолов, — что первым нашим делом должен быть подбор людей надежных и стойких, готовых целиком отдать себя борьбе.
— Ну, а потом?
— Потом… мы должны серьезно и обстоятельно заняться политическим самообразованием и вместе с тем тщательно наблюдать за всем, что происходит в стране, чтобы в нужное время быть готовыми на дело…
— Все не то! — перебил Заичневский. Он вскочил с места и вышел на середину комнаты, ероша непокорные волосы.
— Что толку, — заговорил он с присущим ему жаром, — если мы, маленькая кучка людей, усядемся за книги и журналы, будем тратить драгоценное время на беседы да препираться в спорах? Этак мы можем проспать революцию, а я верю, что она близится!
— Недолюбливаю риторики, — тихо сказал Шатилов. — Говорите прямо, Заичневский, что вы предлагаете?
— Пора полным голосом звать людей, — гремел косматый богатырь, — будить их везде и всюду, действовать открыто, без страха. Нас услышат и поймут. Наступает такое время, когда на призыв откликнутся тысячи…
