Что же, я знаю, нам придется пройти долгий путь, прежде чем подойти к этому, но к тому времени, когда такие законы будут провозглашены, во всяком случае, лишь очень немногие обнаружат склонность нарушать эти законы. Задолго до этого любой капиталист будет так же стыдиться коптить трубами своей фабрики небо, как теперь он стыдился бы грабить на большой дороге. Железнодорожные компании будут не больше стремиться проводить дороги через места, где люди отдыхают, чем теперь через Букингемский дворец{1}. На площадях сады будут цвести без всяких оград, и никто не будет их портить, — мало того, даже в самых бедных кварталах будут разбиты большие или маленькие сады, общественные или частные, но доступные всем. Ни один землевладелец не станет ругать гуляющих по его парку или полям, лишь бы они не топтали посевы и не вредили его стаду. Никому в голову не придет ходить там, где можно нанести какой-либо ущерб. Строитель не срубит ни единого деревца, пока он не истощит своей изобретательности, стараясь при проектировании дома избежать порубки деревьев.
Я уверен, что такой день наступит, как я уверен, впрочем, и в том, что не увижу его собственными глазами. К тому времени деятельность нашего Общества будет исчерпана, хотя и не будет забыта. Но забудут его или нет, по-моему, не очень-то важно, ибо как бы ни обстояло дело с памятью о нем, его дела, во всяком случае, будут жить, и они останутся бесплодными для нас, ныне живущих, когда надежды этого Общества все еще настолько далеки от осуществления, что некоторым покажется глупостью вообще питать их. Дела его не бесплодны не только для общего блага, но также и для нас самих, хотя мы способны внести лишь небольшой вклад в их осуществление. Это верно, что зло, которого мы не видим, нас не печалит, но зато как горестно то зло, которое мы видим собственными глазами и с которым боимся сразиться! Мы не можем выбросить из головы мысль о нем, и даже нашу повседневную речь оно просто превращает в брань. Но стоит нам только приступить к работе, и все меняется: раздражительность и недовольство уступают место бодрости, решимости бороться, убеждать — и не без успеха — своих противников. Скука уступает место почти подлинному наслаждению, слепота заменяется проницательностью, и, по мере того как день за днем зло уменьшается, нам удается что-то разглядеть сквозь его некогда черную и непроницаемую пелену. И тогда перед нашим взором начинает заниматься прекрасная заря надежды, в которой продолжает жить и приносить плоды все, что в наших делах исполнено истины и силы.
КОРМЕЛУ ПРАЙСУ{1}
Авранш, Нормандия
10 августа 1855
Я еще не совсем про тебя забыл, хотя и не писал очень давно. Я в сильном смущении, — пишу тебе это письмо и не знаю, о чем и писать. Полагаю, тебя вряд ли удовлетворят простые названия мест, где мы побывали, но едва ли я смогу что-нибудь добавить к ним. Почему ты не приехал, Кром? О, мы видели славу церквей! Мы только что повидали самую знаменитую из них. Вчера мы расстались с Монт Сен-Мишель, а теперь находимся здесь (это очень живописное место) до вечера субботы или до утра воскресенья, когда мы тронемся снова на Гранвиль и сядем на пароход, идущий на Джерси и Саутгемптон. Кром, мы повидали семь кафедральных соборов, а сколько обыкновенных церквей! Я должен сосчитать их на пальцах. Часть церквей я пропустил, мне кажется, но я насчитал двадцать четыре великолепные церкви, и некоторые из них затмевают первоклассные соборы Англии.
Я рад, что Фулфорд облегчил до известной степени мою задачу, рассказав тебе, что мы делали в Шартре. Так что я начну с увиденного нами уже после того, как мы покинули этот город. Мы думали, что будем вынуждены возвратиться в Париж и проследовать в Руан и что мы должны будем ехать все время по железной дороге, и это показалось нам по прошествии некоторого времени настолько неприятным, что мы приложили кое-какие усилия и узнали о возможности проделать весь этот путь, лишь изредка пользуясь железной дорогой. Итак, мы отправились. Путешествие доставляло мне очень большое удовольствие, как и другим, хотя у Тэда на солнце все время болели глаза. Большую часть пути мы ехали в любопытной колымаге с запряженной в нее лошадью. Вот наш маршрут. Ранним утром мы выехали из Шартра — было около шести утра. Моросил дождь, который почти закрывали шпили кафедрального собора. Они великолепны посреди города! Мы должны были покинуть и их, и прекрасные статуи, и витражи, и громадные крутые контрфорсы — и, боюсь, мы покинули этот город надолго. Мы проехали около двадцати миль по железной дороге до местечка Мэнтнон, где, водрузившись в небольшой и необычный экипаж, отправились дальше. Дождь все еще понемногу накрапывал, и мы проехали красивыми местами через Дрё около семнадцати миль. По дороге было много интересного. Пожалуй, мне понравилась эта часть нашего пути больше, чем что-либо другое, в том прекрасном крае, который мы увидели во Франции. В прекрасных рощах деревья, причем самые разные, в особенности же тополя и осины. Без всяких оград раскинулись поля пшеницы. Красивые травы, названия которых я не знаю, — корм для скота. Таких красивых полей я в жизни не видел. Казалось, они не принадлежат человеку и посеяны не для того, чтобы в конце концов их косили, собирали в амбары и кормили скот. Казалось, что сеяли их только для красоты, дабы они расцветали среди деревьев, смешавшись с цветами, с алым чертополохом, синими васильками и красными маками вместе с пшеницей — вблизи фруктовых деревьев, в их тени, густо покрывая склоны небольших холмов, доходя до самой их вершины, достигая самого неба. Иногда на этом фоне разбросаны большие виноградники или поля сочного зеленого клевера. И поля эти выглядят так, словно травы растут на них всегда, независимо от времени года, и кажется, для них существует только один месяц — август. Так ехали мы через этот край, пока не прибыли в Дрё. К тому времени дождь уже давно прекратился. Стоял прекрасный солнечный день. Поблизости от Дрё край очень сильно изменился, о чем я расскажу позже. Большая часть Пикардии и Иль-де-Франса очень напоминают этот край, а земля между Руаном и Квебеком вдоль Сены настолько походит на эти места, что мне казалось, будто я их недавно видел своими глазами. Вероятно, этот край даже еще более живописен, горы еще выше, но едва ли цветы столь же ярки, а быть может, когда мы проезжали этот край, цветы уже в значительной мере поблекли. В Дрё мы должны были остановиться на некоторое время, видели там церковь, очень красивую, в большей своей части пламенеющего стиля. Апсиды в ней принадлежат к более раннему времени, но сохранились очень плохо, фронтон трансепта тщательно украшен резьбой, пришедшей в плохое состояние и сплющенной, но все еще не реставрированной. В Дрё сохранилась до сих пор великолепная старинная башня, тоже пламенеющего стиля — крыша ее напоминает настоящий обрыв, настолько она крута. Мы оставили Дрё и двинулись в направлении к Эврё. Полчаса должны мы были, к величайшему моему негодованию, ехать по железной дороге. В Эврё у нас была очень короткая остановка, и даже это время мы были вынуждены поделить между едой (увы, на потребу нашей земной природы) и созерцанием великолепного (кафедрального) собора. Это исключительно красивый собор, хотя и не такой уж большой, как большинство уже виденных нами. Боковые нефы принадлежат к пламенеющему стилю, над ними возвышается легкое перекрытие. Все остальное в церкви относится к более раннему периоду — главный неф — норманнского стиля, а тщательно построенные хоры принадлежат к раннему готическому стилю, хотя, кстати, трансепты и фонари также принадлежат к пламенеющему стилю. В церкви этой много прекрасных витражей. Когда мы покинули Эврё, то увидели, что местность сильно изменилась, стала более гористой. Но она почти такая же великолепная, как и виденная уже нами земля, хотя все же заметно от нее отличается. Край этот — череда совершенно плоских долин, окруженных со всех сторон невысокими, расступающимися, чтобы пропустить реку, холмами. Долины покрыты густыми лесами, а поля очень похожи на те, что я только что описал, без всяких оград, и плодовые деревья растут прямо над ними. Итак, мы продолжали наш путь, сначала кругами взбираясь на высокую гору, а затем — в течение долгого времени — по плоскогорью, после чего спустились в прекрасную, напоминавшую озеро долину и, наконец, прибыли в Лувьер. Там стоит великолепная церковь, снаружи она словно бы наряжена в несравненном пламенеющем стиле (хотя и поздним), с превосходными парапетами и окнами. Снаружи церковь настолько величественна и парадна, что я оказался совершенно неподготовлен к тому, что увидел внутри. Я был почти ошеломлен. После яркого пламенеющего фасада интерьеры выглядели спокойно и торжественно. Кроме часовни, все они раннего готического стиля и очень красивы. Никогда, ни до этого и ни после меня не поражало столь большое различие между ранней и поздней готикой, как и благородство более раннего стиля. Полюбовавшись этой церковью, мы забрались в омнибус и отправились на железнодорожную станцию, где должны были сесть на поезд и поехать в Руан. От Лувьера до станции было, по-моему, около пяти миль. Какая это была превосходная дорога! В это время уже спускалось солнце, заливая вечерними лучами все ту же долину, в которой лежит Лувьер. Эта долина была лучшим, что мы видели, в тот день. На полях ее не было видно пшеницы — почти все было покрыто зеленой травой и деревьями. О, эти деревья! Все напоминало какую-то страну в прекрасной поэме, в превосходной романтической балладе и могло бы послужить фоном, достойным Паламона и Арсита Чосера{2}. Мы сумели бы увидеть и долину, окруженную горами, которая простирается далеко в сторону Ер. Но вынуждены были распрощаться со всем этим и отправиться в Руан грязным, дурно пахнущим, грохочущим и пронзительно свистящим поездом, которому безразличны горы и долины, тополя и липы, полевые маки или синие васильки, чертополох и вика, белые вьюнки и ломоносы, золотой цветок св. Иоанна. Ему безразличны и башни, и шпили, и апсиды, и купола. Он будет так же грохотать под куполами Шартра или башнями Руана, как близ Версаля или купола собора Инвалидов. Поистине железные дороги отвратительны: мне кажется, я не осознавал этого до нашего теперешнего путешествия. Вообрази только, Кром, что все дороги (или почти все) идут в Руан через долину, в которой он лежит, и спускаются с величественных гор, откуда открывается великолепный вид на Руан. Мы же приехали в Руан железной дорогой, которая проходит неприятнейшими местами, и не могли ничего увидеть, пока не пересели в городе на омнибус.
