Уильям Моррис - Искусство и жизнь

В 1871 году я вместе с г-ном Магнюссоном отправился в Исландию. Я не только имел удовольствие видеть там овеянные романтикой пустынные места, но получил там урок, который запомнился на всю жизнь, а именно, что самая кошмарная нищета — пустяковое зло в сравнении с неравенством классов. В 1873 году я отправился в Исландию снова. В 1876 году опубликовал перевод «Энеиды» Вергилия, который был достаточно хорошо встречен. В 1877 году я начал свою последнюю поэму «Эпос о Нибелунгах», преимущественно основанную на исландской версии. Я выпустил эту поэму в свет в 1878 году под названием «Сигурд Волсунг и Падение Нибелунгов».

Все это время я упорно трудился и в своей фирме, где я имел успех даже с коммерческой точки зрения. Я уверен, что не будь я столь настойчив в некоторых принципиальных отношениях, то мог бы наверняка стать весьма богатым человеком, но даже и теперь мне не на что жаловаться, хотя последние несколько лет в деловом отношении не были успешными.

Все художественные эскизы, используемые для декоративности, — обои, ткани и прочее — я делаю сам. Я должен был ознакомиться не только с теорией, но и в какой-то степени с практикой ткачества, крашения и ситценабивного дела. Все это, я должен признаться, доставляло и доставляет мне огромное удовольствие.

Но при всем успехе я не мог не осознавать, что искусство, созданию которого я способствовал, должно отойти со смертью немногих из нас, по-настоящему о нем заботящихся, что перемены в искусстве, основанные на усилиях индивидуумов, должны прекратиться вместе с индивидуумами, вызвавшими эти перемены. И мои занятия историей и мои жизненные конфликты с мещанством современного общества вынудили меня прийти к убеждению, что искусство не может, по-настоящему жить и развиваться при нынешней системе торгашества и выколачивания прибылей. Я старался развивать эту точку зрения, которая, по сути дела, представляет собою не что иное, как социализм глазами художника, в различных лекциях, первую из которых я прочитал в 1878 году.

Приблизительно в то же время, когда я начал столь усиленно размышлять на эти темы и почувствовал необходимость изложить свои взгляды перед широкой публикой, разразился кризис в связи с восточным вопросом и тем волнением, которое завершилось свержением правительства Дизраэли{37}. Со всем энтузиазмом я присоединился к движению протеста, выступая на стороне либералов, поскольку мне казалось, что Англия рисковала оказаться втянутой в войну, и она была бы обязана этим партии реакции. Вместе с этим я ужасно боялся взрыва шовинистических настроений, которые прокатывались по стране, и опасался, что, если война в Европе будет забавлять нас, никому в нашей стране не захочется вникать в социальные проблемы. К тому же я понимал, что в Англии не существует партии более прогрессивной, чем радикалы, которые, запомните это, заявили, что они в оппозиции и к партии, открыто провозгласившей себя реакционной. У меня не было иллюзий на тот счет, что дело закончится победой либералов, хотя я и надеялся, что это сдержит поток шовинизма, национальной ненависти и предрассудков, к которым я всегда буду испытывать глубочайшее презрение. Поэтому я принял активное участие в антитурецком движении, стал членом Общества по решению восточного вопроса и упорно работал в этой области.

Я познакомился с некоторыми деятелями тред-юнионов того времени, но пришел к выводу, что они находятся под влиянием буржуазных политиканов и как только добьются победы на общих выборах, то не сделают ни одного шага вперед. Деятельность и бездеятельность нового, либерального парламента, в особенности закон о приостановке конституционных гарантий и война биржевых маклеров в Египте, положили конец последним моим надеждам, которые я мог еще возлагать на союз с радикалами, какими бы прогрессивными они себя ни провозглашали.

Я вошел в состав Комитета (секретарем которого был г-н Герберт Бэрроуз){38} — этот Комитет пытался выступить в определенной оппозиции к общему курсу, который либеральное правительство и либеральная партия стремились осуществить в первые дни этого парламента. Но деятельность Комитета потерпела полное фиаско, поскольку в ней отсутствовали какие-либо практические принципы, которые могли бы объединять его участников. Я упоминаю об этом с намерением показать, что я серьезно стремился присоединиться к любой организации, которая, казалось, готова была содействовать делу прогресса.

Следует понять, что я всегда стремился примкнуть к любой организации, открыто провозглашавшей себя социалистической. Так, когда в прошлом году г-н Гайндман предложил мне вступить в Демократическую федерацию{39}, я принял это приглашение, надеясь, что она будет выступать в пользу социализма, хотя у меня и были определенные сомнения по поводу ее деятельности. В целом же я должен признать, что в ее деятельности имеется меньше недостатков, чем можно было ожидать.

Мне следовало также написать выше, что в 1859 году я женился, и от этого брака у меня родились две дочери, с большим сочувствием относящиеся к целям моей жизни.

Только что я прочитал вашу исключительно правдивую статью об опошлении Оксфорда, и мне захотелось спросить, не слишком ли поздно воззвать к милости Совета преподавателей в Оксфорде с просьбой пощадить некоторые старинные памятники городской архитектуры, которые они еще не успели уничтожить, в частности небольшие оштукатуренные дома напротив Тринити Колледжа или те красивые дома, которые сохранились на северной стороне Холиуэл-стрит. Эти здания в своем роде столь же значительны, как и более величественные сооружения, к которым люди всего мира совершают паломничество. Когда тридцать лет назад я впервые увидел Оксфорд, он был полон подобных сокровищ, но «культурный» Оксфорд, цинично и презрительно настроенный по отношению к тем знаниям, которыми он не обладает, оказавшись в плену торгашеского подхода, начисто смел большинство этих сооружений. Однако и сохранившиеся здания обладают неизмеримой ценностью, а те здания, которые расположены вверх от улицы Виктории или Бейзуотер, придают особую прелесть современному Оксфорду. Разве невозможно, сэр, заставить как городские, так и университетские власти Оксфорда обратить на это внимание и положить конец процессу разрушения? Нынешняя теория относительно предназначения Оксфорда сводится к тому, что он призван служить огромной открытой школой для подготовки юношей из высшего и среднего классов к трудностям будущего жития за счет труда других людей. Что касается меня, то я вовсе не считаю, что такое понимание функций университета столь уж возвышенно, но если такое понимание в наше время является единственно приемлемым, то по крайней мере очевидно, что оно не предполагает никакой нужды в истории и искусстве наших предков, которые Оксфорд все еще силится продолжать. Лондон, Манчестер, Бирмингем или даже какой-нибудь только что появившийся город Австралии окажется более достойным местом для подобного эксперимента, который представляется мне слишком грубым для Оксфорда. Говоря истинную правду, какое другое предназначение имеет Оксфорд, как не genius loci, который наши современные профессора-коммерсанты всеми силами стараются уничтожить? Одно слово по поводу д-ра Хорнби{40} и Итона. Неужели невозможен протест против того варварства, о котором я уже более не в силах писать? Неужели мнение выдающихся деятелей разных областей не может на него воздействовать? Несомненно, должна быть составлена петиция, которая выразит эти взгляды.

«Дейли ньюс», 20 ноября 1885.

Март 1888

В целом я считаю, что положение будет оставаться довольно спокойным до следующего октября или ноября, когда все закипит снова. Я читаю «Войну и мир» Толстого, книгу, которой могу воздать много похвал, хотя читаю ее с трудом и все же, говоря без обиняков, читаю не без большого удовлетворения. В этих русских романах высказывается единодушное мнение о нерешительности интеллектуальных людей: Гамлет (я имею в виду шекспировского Гамлета, а не первоначального Амлота) должен был быть русским, а не датчанином. Это проливает некоторый свет на решимость и прямолинейность тамошних революционно настроенных героев и героинь, словно бы они говорят: «Русские всегда нерешительны, и разве дождешься, когда они начнут действовать? Смотрите же, вот мы отбрасываем все прочь и идем прямо на смерть!»

Не думаю, что я примусь за «Анну Каренину». Мне хочется почитать что-нибудь более поднимающее дух. У меня не очень хорошее настроение — не могу отделаться от мысли, что в последнее время я должен был бы сделать больше, чем сделал. Хотя я и не знаю, что бы мог сделать, и все же чувствую себя убитым и подавленным. Тем не менее нельзя приходить в плохое настроение из-за дел, ибо я никогда не думал, что они могут развиваться столь быстро, как это было в последние три года, только вот мнения могут распространяться вширь, а организация растет не так уж быстро...