После окончания Отечественной войны, когда мальчику исполнилось тринадцать лет, родители отправляют его в Петербург, в Институт корпуса инженеров путей сообщения.
Под руководством лучших петербургских педагогов — Д. Фильда, Д. Штейбельта Верстовский продолжает заниматься музыкой. В юношеские годы проявляется его увлечение и театром. Он сближается с драматургами, актерами, музыкантами и композиторами: Н.И. Хмельницким, А. А. Шаховским, М.Н. Загоскиным, П.Н. Араповым, А.А. Алябьевым, Н.В. Всеволжским, П.С. Мансуровым, Ф.Ф. Юрьевым и другими.
В 1817 году Верстовский был отчислен из института для определения в должности. В двадцать лет он сочиняет музыку к водевилю «Бабушкины попугаи» (текст Хмельницкого). Успех окрылил молодого Верстовского, и он начинает сочинять музыку к другим водевилям — «Новая шалость», «Дом сумасшедших».
В 1823 году Верстовский переводится в Москву, на службу в канцелярию московского генерал-губернатора Д. В. Голицына.
По свидетельствам современников и на сохранившихся фотографиях Алексей Николаевич предстает человеком среднего роста, со смуглым приятным лицом, с зачесанными вверх вьющимися волосами, округлым большим лбом. Умные серые глаза его мгновенно меняли выражение: надменность, воодушевление, веселость, гнев.
Обладая общительным характером, острым умом и обаянием, Верстовский быстро входит в московский театральный мир, у него появляется множество друзей.
Верстовский очень подружился с Грибоедовым после его возвращения с Кавказа. В его доме, а также в доме С.Н. Бегичева, друга Грибоедова, нередко организовывались музыкально-литературные вечера с участием Верстовского.
Вот что пишет в своих воспоминаниях племянница Бегичева Е. Соковнина: «Почти еженедельными посетителями дяди были, между другими, князь В.Ф. Одоевский, очень еще тогда молодой, почти юноша, и товарищ его по изданию сборника «Мнемозина» Кюхельбекер. Часто оживлял общество весельчак А.Н. Верстовский, который написал знаменитый романс «Черная шаль» и певал его с особенным выражением своим небольшим баритоном, аккомпанируемый Грибоедовым».
В результате творческого содружества Грибоедова и Верстовского был создан водевиль «Кто брат, кто сестра» (в подготовке текста принимал участие и П.А. Вяземский), приуроченный к бенефису известной тогда актрисы М. Д. Львовой-Синецкой. «В красоте твоей музыки нисколько не сомневаюсь и заранее поздравляю себя с нею», — писал Грибоедов Верстовскому по поводу этого водевиля в декабре 1823 года.
Верстовскии также сочиняет музыку к мелодрамам и драматическим пьесам «Пятнадцать лет в Париже», «Рославлев» и др.
Когда впоследствии Верстовский стал сочинять оперы, музыка их как бы состояла из произведений малых форм. Недаром Б. В. Асафьев, называвший Верстовского представителем «славяно-российских бардов», отмечал, что «зерно» его стилистики образуют «водевильно-куплетный и романсно-песенный бытовой жанр». Водевиль, мелодрама, театрализованная кантата и баллада, которые часто ставились в то время на сцене Большого театра, были любимыми жанрами композитора, подготовившими появление его опер.
Особо выделяются в творчестве композитора баллады, лучшие из которых — «Черная шаль», «Три песни» и «Бедный певец» — сочинены им в 1823 году. «...Они не имеют приторной итальянской водянистости, не заглушены ни руладами, ни трелями, ниже какими-нибудь другими фиглярствами, которыми тщетно хочет прикрыть себя безвкусие», — писал об этих балладах Одоевский.
На создание полных страсти, выразительных баллад, резко отличающихся от литературно-музыкальной лирики дворянских салонов, композитора вдохновляла поэзия молодого Пушкина и Жуковского. У Пушкина Верстовского привлекла народная молдавская песня, у Жуковского — героическая тема: убийство тирана молодым певцом-скальдом. Баллады Алексея Верстовского — это развернутые драматизированные композиции, состоящие из многих эпизодов.
Особенным успехом пользовалась баллада «Черная шаль», которую блестяще исполнял тенор Петр Булахов, а также великий актер Павел Мочалов.
Из письма знакомой Верстовского Е.А. Уваровой известно, что и сам композитор исполнял свою балладу на вечере у княгини Голицыной, приятельницы Александра Сергеевича Пушкина.
Слухи о музыке Верстовского, сопровождающей прекрасные пушкинские стихи, видимо, дошли до самого поэта, и он в письме из Одессы, адресованном Вяземскому, шлет «Верстовскому усердный мой поклон». Судя по различным свидетельствам современников Верстовского, он не раз встречался с Пушкиным. Так, среди присутствовавших на завтраке у М.П. Погодина 27 марта 1822 года называют А.С. Пушкина, А. Мицкевича, А.С. Хомякова, М.С. Щепкина, С.Т. Аксакова, А.Н. Верстовского, Д.В. Веневитинова. Из письма Пушкина Верстовскому, впервые напечатанного в «Русском архиве» за 1874 год (оно хранится в Государственном Литературном музее), видно, что в 1829 году композитор и поэт были на «ты», что в какой-то мере говорит об их отношениях. В письме от 29 мая 1822 года к С. П. Шевыреву Верстовский писал: «Пушкин ко мне пристал, чтобы я написал музыку Казака из «Полтавы», — посылаю его к Вам. Мысль пришла недурная выразить галопом всю музыку». Вскоре песня Верстовского на слова Пушкина «Кто при звездах и при луне так поздно скачет на коне» была напечатана отдельным изданием.
Из русских композиторов 20-х годов Алексей Верстовский чаще всего обращался к пушкинскому поэтическому творчеству. 23 декабря 1829 года Пушкин и Верстовский были избраны в члены Общества любителей российской словесности при Московском университете.
«Торжество муз» — первая из театрализованных кантат, написанных Алексеем Верстовским в соавторстве с его другом Александром Алябьевым. В ней участвовали лучшие артисты: Мочалов, Лавров, Львова-Синецкая и будущая жена Верстовского Репина.
24 мая 1828 года состоялась премьера первой оперы Верстовского «Пан Твардовский» на либретто М.Н. Загоскина. Вот что пишет С.Т. Аксаков об истории создания либретто.
«Слушали мы, и с наслаждением, музыку и пение Верстовского. Его «Бедный певец», «Певец в стане русских воинов», «Освальд, или Три песни» Жуковского и «Приди, о путник молодой» из «Руслана и Людмилы», «Черная шаль» Пушкина и многие другие пьесы чрезвычайно нравились всем, а меня приводили в восхищение. Музыка и пение Верстовского казались мне необыкновенно драматичными. Говорили, что у Верстовского нет полного голоса; но выражение, огонь, чувство заставляли меня и других не замечать этого недостатка. Один раз спросил я его: «Отчего он не напишет оперы?» Верстовский отвечал, что он очень бы желал себя попробовать, но что нет либретто. Я возразил ему, что, имея столько приятелей-литераторов, хорошо знакомых с театром и пишущих для театра, нетрудно, кажется, приобресть либретто. Верстовский сказал, что у всякого литератора есть свое серьезное дело и что было бы совестно, если б кто-нибудь из них бросил свой труд для сочинения ничтожной оперы. Я, однако, с этим не согласился и, при первом случае, напал на Кокошкина, Загоскина и Писарева: для чего никто из них не напишет оперы для Верстовского, когда все они, да и вся публика, признают в Верстовском замечательный музыкальный талант? Мне отвечали самыми пустыми отговорками: недосугом, неуменьем и тому подобными пустыми фразами. Я расшумелся и кончил свои нападания следующими словами: «Послушайте, господа: я ничего никогда для театра не писывал: но ведь я осрамлю вас, я напишу Верстовскому либретто!» Кокошкин, с невозмутимым спокойствием и важностью, отвечал мне: «Милый! сделай милость, осрами!» — Ободрительный смех Загоскина и Писарева ясно говорил, что они сочувствуют словам Кокошкина. По опрометчивости и живости моей я не сообразил, до какой степени это дело будет ново и трудно для меня, и вызвался Верстовскому написать для него оперу и непременно волшебную. Нечего и говорить, как был он мне благодарен. Напрасно ломал я себе голову, какую бы написать волшебную оперу: она не давалась мне, как клад. Я бросился пересматривать старинные французские либретто, и наконец, нашел одну — именно волшебную, и где были даже выведены цыгане, чего Верстовский очень желал. Мы оба придумали разные перемены, исключения и дополнения, и я принялся за работу. Первый акт я кончил и начал второй, который открывался цыганским табором...
Опера для Верстовского сильно затянулась. Это меня беспокоило. Но в один благополучный час дело получило неожиданный и самый счастливый исход: я убедил Загоскина, который оканчивал свой «Благородный театр», сочинить либретто для Верстовского, и он, кончив свой важный труд, принялся писать оперу «Пан Твардовский». Тут было забавное обстоятельство, в котором выражалась добродушная оригинальность Загоскина. В «Пане Твардовском» также выведены были цыгане, и также второе действие открывалось цыганским табором, песнями и плясками. Загоскину очень нравилась написанная мною цыганская песня, но поместить ее в своей опере, без оговорки, он ни за что не хотел: оговариваться же, что песня написана другим, ему казалось — неловко и странно. Долго он находился в пресмешном раздумье: наконец приехал ко мне и сказал: «Нет, брат, всей твоей песни ни за что не возьму, а уступи мне четыре стиха; но отрекись от них совершенно. Позабудь, что ты их написал, и никому не сказывай». Я охотно согласился. Вот эти четыре стиха:
