возможность к совершенствованию. Кроме того, всякое повторение есть унижение искусства; оно сводит головную работу к работе рук и обнаруживает в художнике некоторую уверенность в том, что природа может быть исчерпана и искусство усовершенствовано; быть может, даже им исчерпана и им усовершенствовано. Все копировальщики заслуживают презрения, но копировальщик самого себя всего более, так как у него самый дурной оригинал.
Таким образом, всякая картина должна быть нарисована с серьезным намерением вызвать в зрителе какую-либо возвышенную эмоцию и показать ему особенную, но возвышающую красоту. Пусть предмет будет старательно выбран, пусть он заключает в себе намек на это чувство, пусть будет наполнен этой красотой, эффекты света и красок должны быть таковы, чтобы гармонировать друг с другом, небо должно быть не вымышлено, а взято из действительности; в самом деле, всякое так называемое изобретение в ландшафте есть ничего больше, как умело примененное воспоминание из действительности, и хорошо постольку, поскольку оно отчетливо. Затем подробности переднего плана должны быть изучены в отдельности, в особенности те растения, которые принадлежат специально данной местности; если здесь встречается что-нибудь такое, хотя бы и не важное, чего не встречается в другом месте, то оно должно занять главное положение, так как другие подробности, высшие образцы идеальных форм [103] или характерных черт, которые ему нужны, художник должен выбирать из своих прежних этюдов или только что изготовленных специально для данной цели, предоставляя чистому воображению как можно меньше, — в сущности ничего, кроме их связи и распределения. Наконец, когда его картина таким образом окончательно выполнена во всех своих частях — пусть он отделывает ее как ему угодно; пусть, если хочет, окутает ее туманом, мраком или тусклым и неясным светом — смотря по тому, что ему предписывает и к чему побуждает сильное чувство или мощное воображение; формы, изображенные однажды с такой тщательностью, будут всегда, когда бы они ни встретились, выходить поразительно правдиво, и неопределенность, окутывающая их, скорее увеличит, чем уменьшит эту правдивость и воображение, укрепленное дисциплиной, вскормленное правдой, дойдет до высочайшего творчества, которое только возможно для конечного разума.
Художник, который работает таким образом, скоро увидит, что он не может повторить себя, если бы и хотел; что перед ним — все новые области исследования, новые предметы созерцания, открывающиеся для него в природе изо дня в день, и между тем как другие жалуются на слабость своей изобретательности, ему приходится жаловаться только на краткость жизни.
А теперь еще одно замечание по отношению к великому художнику, произведения которого составили главный предмет настоящего сочинения. Высочайшие качества этих произведений еще недостаточно затронуты.
§ 24. Долг прессы по отношению к произведениям Тернера
Доказаны только их подражательные преимущества, и потому энтузиазм, с которым я говорю о них, должен по необходимости показаться чрезмерным и нелепым. Быть может, было бы благоразумнее высказывать свое мнение, только вполне обосновав его, но раз оно высказано, то пусть остается, пока я его не обосную. A кроме того, я думаю, что уже и на предыдущих страницах достаточно показано, что эти произведения стоят, насколько это относится к обыкновенной журнальной критике, выше всякого порицания и выше всякой похвалы, и публика должна рассматривать их как предмет или материал не мнений, a веры. Мы должны приблизиться к ним не затем, чтобы наслаждаться, а чтобы учиться, не затем, чтобы составить суждение, а чтобы получить урок.
Поэтому наши периодические журналы могут избавить себя от труда порицания или похвалы: их обязанность состоит не в том, чтобы высказывать свое мнение по поводу произведений человека, следовавшего за природой в течение шестидесяти лет, а чтобы внушить публике уважение, с которым она должна к нему относиться, и заставить английский народ воздать ему должное за то, что он не создал ни одного незначительного произведения, что он не тратил время на маленькие или незначительные картоны, а дал нации ряд великих, содержательных, систематических и законченных поэм. Мы желаем, чтобы он следовал своим собственным мыслям и побуждениям собственного сердца, без отношения к какому-либо человеческому авторитету. Но мы требуем, со всем смирением, чтобы эти мысли были серьезны и возвышенны, и чтобы вся сила его несравненного ума была употреблена на создание таких произведений, которые могут жить всегда на поучение народам. Всему, что говорит он, мы будем доверять, во все, что он делает, верить [104]. Но мы просим его ничего не делать легко, не создавать ничего незначительного. Он стоит на высоте, с которой смотрит назад на Божий мир и вперед — на человеческие поколения. Пусть каждое из его произведений будет историей первого и поучением для вторых. Пусть каждое из созданий его могучего ума будет и гимном и пророчеством, поклонением Божеству и откровением человечеству.
Postscriptum
Предыдущие страницы были написаны в 1843 году, слишком давно. Правда, что вскоре после опубликования этого произведения нападки прессы, направлявшиеся на Тернера с неослабевающей силой во все время создавания им его лучших произведений, превратились в трусливую хулу или неразумную похвалу, но не раньше, чем болезнь и, в некоторой степени, омертвение ослабили руку и охладили сердце живописца. В этом году (1851) он не выставил ни одного произведения на стенах Академии, и «Times», от 3 мая, говорит: «Нам недостает этих вдохновенных произведений!»
Нам недостает! Кому нам? Население Англии, скучая, стремится на большой базар в Кенсингтоне, мало думая о том, что однажды настанет день, когда все эти весталки под покрывалами, и скачущие амазонки, и вся выгодная торговля драгоценными камнями и золотом будут забыты, как будто их не было, но что свет, который погас в стенах Академии, не будут в состоянии зажечь и миллионы Коинуров и что 1851 год будут в далеком будущем вспоминать не столько по тому, что он сделал, сколько по тому, чего он лишился.
Denmark Hill, июнь, 1851
Добавочные примечания
Часть II. Отд. III. Гл. I. § 1.
«В нашей жизни нет
