class="v">Выслушивание тысячи обещаний,
которые неумолимо пролетают
мимо вас и ваших близких.
Пример тех, кто сопротивлялся
превращению в пыль.
Тяжесть твоего собственного убитого
тела, тяжесть, которая
навсегда отнимает невинность,
потому что тел много.
Это семь уровней отчаяния – по одному на каждый день недели, – которые приводят наиболее отважных к осознанию того, что пожертвовать жизнью в борьбе с силами, приведшими мир к тому, каков он есть, – единственный способ призвать нечто, что больше отчаяния.
Любая стратегия политиков, для которых такое отчаяние невообразимо, потерпит неудачу и будет вербовать всё больше врагов.
Непобедимое отчаяние
(декабрь 2005)
Как так вышло, что я всё еще жив? Скажу вам, я жив, потому что сейчас временный дефицит смертей. Я говорю это с усмешкой, с противоположной стороны желания нормальной, обычной жизни.
Где бы вы ни были в Палестине – даже в сельских районах, – вы среди обломков, пробираетесь через них, огибаете, перешагиваете. На контрольно-пропускном пункте, вокруг каких-то теплиц, до которых грузовики больше не могут доехать, на любой улице, направляясь на любую встречу.
Эти обломки – бывшие дома, дороги и повседневная жизнь. Едва ли найдется палестинская семья, которая за полвека не была бы вынуждена бежать, и едва ли найдется город, в котором оккупационная армия регулярно не сносила бы бульдозерами здания.
Есть также обломки слов, которые пусты, смысл которых уничтожен. Общеизвестно, что ЦАХАЛ, Силы обороны Израиля, де-факто превратился в армию завоевателей. Как пишет Серхио Яхни, один из мужественных израильских отказников (тех, кто отказался служить в армии): «ЦАХАЛ существует не для обеспечения безопасности граждан Израиля, он для гарантированной кражи палестинской земли».
Есть обломки благоразумных и принципиальных слов, до которых никому нет дела. Резолюции ООН и Международного суда в Гааге признали незаконным строительство израильских поселений на палестинской территории (сейчас таких «поселенцев» почти полмиллиона) и строительство «разделительного забора», представляющего собой бетонную стену высотой восемь метров. Оккупация и возведение стены, тем не менее, продолжаются. С каждым месяцем удушающая хватка Армии обороны Израиля на этих территориях усиливается. Удавка носит географический, экономический, гражданский и военный характер.
Всё очевидно; и это происходит не в каком-то отдаленном, охваченном войной уголке земного шара; каждое министерство иностранных дел каждой страны наблюдает за происходящим и не принимает мер, чтобы воспрепятствовать незаконности. «Для нас, – говорит палестинская мать на контрольно-пропускном пункте после того, как солдат ЦАХАЛ бросил в нее гранату со слезоточивым газом, – молчание Запада хуже, – она кивает в сторону бронированной машины, – чем их пули».
Разрыв между декларируемыми принципами и реальной политикой постоянный на протяжении всей истории. Заявления часто высокопарны. Здесь, однако, всё наоборот. Слов гораздо меньше, чем событий. То, что происходит, это тщательное уничтожение нации. И вокруг этого – скудные слова и уклончивое молчание.
Для палестинцев неизменным остается лишь одно слово – Накба, означающее «катастрофа» и относящееся к принудительному исходу 700 000 палестинцев в 1948 году. «Наша страна – страна слов. Говорят. Говорят. Позвольте же моей дороге уткнуться в камень», – писал поэт Махмуд Дарвиш. Накба стала именем четырех поколений, и оно живо, потому что операция «этнической чистки» всё еще не признана ни Израилем, ни Западом. Смелая работа правдивых – и преследуемых – израильских историков, таких как Илан Паппе, имеет первостепенное значение в этом контексте, поскольку она может привести к официальному признанию и превратить роковое имя обратно в слово, каким бы трагичным оно ни было.
Здесь никого не удивишь обломками, включая обломки слов.
Мы забываем о географическом масштабе рассматриваемой трагедии. Весь Западный берег плюс сектор Газа меньше Крита (острова, с которого палестинцы, возможно, прибыли в доисторические времена). Здесь проживает три с половиной миллиона человек, что в шесть раз больше, чем на Крите. И систематически каждый день площадь уменьшается. Города становятся перенаселенными, сельская местность – огороженной и недоступной.
Израильские поселения расширяются, появляются новые. Специальные подъездные пути для поселенцев, запрещенные палестинцам, превращают старые дороги в тупики. Контрольно-пропускные пункты и сложная система проверки удостоверений личности серьезно ограничили для большинства палестинцев возможность передвигаться и даже планировать поездки к остаткам собственных территорий. Для многих перемещение ограничено двадцатью километрами.
Стена огораживает, срезает углы (когда она будет закончена, то захватит почти десять процентов того, что осталось от палестинской земли), разрезает сельскую местность и отделяет палестинцев друг от друга. Ее цель – разбить «Крит» на дюжину маленьких островов. Кувалда в виде бульдозеров.
«В пустыне от нас ничего не осталось, кроме того, что пустыня сохранила себе» (Махмуд Дарвиш).
Отчаяние без страха, смирения и чувства поражения формирует такое отношение к миру, какого я никогда раньше не видел. Его можно почувствовать в молодом человеке, вступающим в Исламский джихад, или в пожилой женщине, вспоминающей и бормочущей что-то сквозь щели между редкими зубами, или улыбающейся одиннадцатилетней девочке, которая прячет надежды в отчаянии…
Как работает такое отношение к жизни?
Слушайте…
Трое мальчиков сидят на корточках и играют в шарики на углу переулка в лагере беженцев. В нем многие родом из Хайфы. Мальчики ловко подбрасывают шарик одним большим пальцем, при этом тела остаются неподвижными, что говорит о жизни в очень тесных помещениях.
В трех метрах отсюда, по переулку, который у2же, чем коридор отеля, находится магазин, торгующий подержанными запчастями для велосипедов. Рули расположены на одной полке, задние колеса на другой, седла на третьей. Если бы не расположение, они выглядели бы как непригодный для продажи металлолом. Но они продаются.
На стене низкого здания с металлической дверью, напротив магазина, написано: «Из чрева лагеря каждый день рождается революция». Школьный учитель живет со своей сестрой в двух комнатах за этой металлической дверью. Он указывает на пол второй комнаты, размером с две ванны. Потолок и стены обваливаются. Это комната, где я родился, говорит он.
Вернемся в его гостиную. Он показывает на фотографию в позолоченной рамке, которая висит на стене рядом с официальным портретом Арафата в куфии. На фотографии мой отец в молодости, она сделана в Хайфе! Коллега однажды сказал мне, что он похож на Пастернака, русского поэта, как вы считаете? (Так и есть.) У него было больное сердце, и Накба убила его. Он умер в этой комнате, когда мне было двенадцать.
В дальнем конце здания с металлической дверью, напротив магазина велосипедных запчастей, в восьми шагах от места, где мальчики играют в шарики, есть квадратный метр земли, где растет куст жасмина. На нем всего два белых цветка, потому что сейчас ноябрь. Вокруг валяется дюжина пустых
