В 1815 году он возвратился в Петербург, став одним из учредителей и главных архитекторов Комитета для строений и гидравлических работ. Росси внес важный вклад в украшение Павловска, создал замечательный архитектурно-парковый ансамбль на Елагином острове (1818–1822 гг.) с дворцом, павильонами и хозяйственными сооружениями, искусно скомпонованными с зеленью и водоемами. Во многом именно благодаря Росси Петербург к 1830-м годам обрел новое лицо, превратившись из столицы в ряду прочих европейских столиц в центр гигантской империи, гордой своими победами над Наполеоном. Росси создал монументально-строгие ансамбли, задающие масштаб всему огромному городу, отражая его имперское величие.
В 1819 году Росси полностью преобразил пространство перед Зимним дворцом (значительно обновленным им в 1818–1827 годах) и обновил часть интерьеров. Правда, из них сохранилась лишь Военная галерея 1812 года, восстановленная после пожара 1837 года В. П. Стасовым. На месте отдельных частных домов он возвел два грандиозных здания Главного штаба и министерств, объединенных дугообразным фасадом и триумфальной аркой над Морской улицей. Основой для реконструкции другого района столицы — между Невским проспектом и Марсовым полем — послужило строительство дворца для великого князя Михаила Павловича (1819–1825 гг.; ныне Государственный Русский музей). Росси раскрыл пространство перед главным фасадом дворца, спроектировав ритмически соразмерную ему площадь, окружение же Марсова поля, куда обращен другой фасад, также было радикально перепланировано. Наиболее грандиозный из ансамблей Росси имеет своим началом перестройку Аничковой усадьбы (1816–1818 гг.). Преображая территорию от Невского проспекта до Чернышева моста через Фонтанку, Росси возвел здесь в 1828–1834 годах Александринский театр с отходящей от его заднего фасада Театральной улицей (ныне — ул. Зодчего Росси), оформленной двумя однородными протяженными корпусами со сдвоенными дорическими колоннами; с городом театр и улицу связали две площади — Театральная и Чернышевская (ныне — пл. М. И. Ломоносова).
Последний из крупных ансамблей выстроен на Сенатской площади; проекты Росси, реализованные в 1829–1834 годах архитектором А. Е. Штаубертом, определили облик и структуру соединенных аркой зданий Сената и Синода, тем самым завершилось создание системы трех парадных площадей центра города — Дворцовой, Адмиралтейской и Сенатской.
Творениям Росси — помимо их градостроительного значения — присуща и удивительная декоративная цельность: как в мощных, строго продуманных архитектурных акцентах экстерьеров с их мощными колоннами, рустовкой и скульптурным убранством (с Росси сотрудничали ваятели В. И. Демут-Малиновский и С. С. Пименов, исполнившие скульптурный декор арки Главного штаба и Александринского театра), так и во внутреннем дизайне. Росси сам рисовал эскизы интерьерных росписей и рельефов, мебели и осветительных приборов, тем самым добиваясь характерной для ампира универсальной цельности стиля. Например, К. Росси изобрел хорошо нам знакомые печатные бумажные обои. До изобретения Росси стены украшались коврами, гобеленами, росписью или обивались материей, что, в частности, расширяло возможности множества кровососущих паразитов, для спасения от них и существовал балдахин над постелью.
Завистники и недруги Росси настроили против него государя. Николай I был уверен, что разбирается в архитектуре не хуже Павла и Александра, что реальности не соответствовало. Так, царь вычеркнул колокольню в проекте Юрьева монастыря в Новгороде — дескать, нельзя строить колокольни выше Ивана Великого в Москве. Это один из многочисленных примеров, когда власти навязывают свою волю художнику, результат же всегда плачевный.
Возник конфликт, и Росси в 1832 году ушел в отставку, уволившись «от всех занятий по строениям». Жил в Коломне и на деньги своей пенсии пытался реставрировать собственные шедевры, приходящие в ветхость. Увы! Он пережил свою славу. Стиль ампир стал считаться устаревшим. Страна жаждала преобразований, реформ и новой стилистики в архитектуре. Умер Росси в Петербурге 6 (18) апреля 1849 года.
Почему мы говорим о Росси? В Петербурге ведь творили многие замечательные зодчие. А говорим о нем потому, что именно при Росси создавались целые ансамбли, наполненные античной символикой и атрибутикой, включая маскароны, барельефы и декоративную скульптуру. Они были строго каноничны, то есть следовали раз и навсегда принятым образцам. Поэтому стало возможно их тиражирование. Появились мастерские по изготовлению маскаронов, стало быть, одни и те же маскароны можно видеть на разных домах. Со времени ампира горожане научились читать «антики» и теперь знали назубок мифы, лежащие в основе изображений.
Но творчество Росси завершает собою период повального увлечения Римом и Древней Грецией. Следование раз и навсегда принятым образцам в искусстве невозможно. Как ни прекрасны целые кварталы, созданные гением Росси, а также творения Кваренги, Стасова, Воронихина — на смену им шел новый стиль, в котором использовалось все богатство, накопленное классицизмом. Но это уже стиль нового времени и «новых заказчиков». Сменился ритм жизни, сменилось понимание личности и ее роли в истории, наступило время эклектики. Ах, как ее ругали наши преподаватели истории искусства, когда я учился в художественной школе — и подражательством, и архитектурным винегретом, и бог еще знает как! Но ведь смена стилей только отражает изменение в обществе. А эклектика — целый стиль! Сложный, интересный, особенно для нас, для тех, кто увлечен декоративной скульптурой, ибо начался ее пышный расцвет.
Россия богатела, круг возможностей, в том числе для архитектуры, расширялся. Появились новые строительные материалы, новая строительная техника, например Воронихин применил при создании купола Казанского собора литые металлические кессоны. Само общество изменилось — повеяло воздухом свободы. И теперь уже не только империя в лице государя и царедворцев давала зодчим заказы, строили купцы и промышленники, банки и торговые дома.
Считается, что в пору эклектики архитектура стала слепо следовать вкусам заказчика. Нет! Не так! Строго говоря, архитектура всегда следует заказу! Но заказчик — не архитектор, и то, как воплотятся его пожелания, всецело зависит от зодчего. В эпоху эклектики возник рынок недвижимости, как бы мы теперь сказали, появились разнообразные по облику доходные дома — то есть такие, которые строились с расчетом на богатого и не очень богатого не владельца дома, а квартиросъемщика.
Разумеется, дешевым жильем застраивались кварталы бедноты, возникали целые районы трущоб, где порой старое здание приспосабливали под сдачу квартир внаем. Однако строились и дома-дворцы, но рассчитанные не на одного блистательного властителя, а на большое число людей, разбирающихся в искусстве, понимающих, в каких условиях следует жить человеку.
Декоративное убранство строений чрезвычайно разнообразилось, обогатилось. Именно в это время каменная книга петербургской архитектуры превращается в настоящее пособие, по которому можно изучать античные мифы, и не только античные… И в конце периода старый маскарон-апотропей, утративший черты оберега, становится скульптурным портретом не богов, а современников строительства — реально существовавших людей. Но мы несколько забегаем вперед.
«Когда бы вверх поднять могла ты рыло…»
«Гимназии в России заканчивали двоечники» — сказано не для красного словца. В среднем только один из пяти гимназистов заканчивал полный курс, «не посидев» два или три года в одном классе. Учиться было очень трудно. Начнем с малого. Урок долгое время равнялся не 45 минутам, как сейчас, а полноценному астрономическому часу, 60 минутам. Занятия делились на уроки и классы. Отсидев положенные пять-шесть уроков, отдыхая четыре перемены по 10 минут и одну большую — 20, гимназист отправлялся на два часа домой обедать, после чего возвращался в гимназию и начинались двух — четырех часовые «классы» — приготовление домашних заданий. Для нерадивых «классы» удлинялись за счет обеденных часов. Совершенно непонятная современному школьнику перспектива «остаться без обеда» для гимназиста прошлого была жизненной реальностью. На уроках кроме учителя частенько сиживал и классный наставник, который занимался только воспитанием учащихся, так что зевать, болтать и прочее на занятиях было вряд ли возможно. Как последнее воспитательное средство употреблялись для вразумления карцер и розги. За обучение в гимназиях всегда платили, к примеру в 1898 году от 40 до 70 руб. в год. Однако более 10 % гимназистов (казеннокоштные[70], в отличие от своекоштных) от платы освобождались. Условием к освобождению от платы за учение считались бедность или сиротство, но прежде всего отличные отметки по всем предметам и добронравие.
