темным — напоминает поэту «улицу внутри проспекта». «Улица внутри проспекта — именно так я думал об отце», — говорит Бродский, воспоминая об отцовской шинели и надетом под ней кителе [192]. Военная форма символизировала место отца внутри регламентированного советского общества. С геральдической точки зрения цвет пуговиц символизировал еще и золото Андреевского креста, старейшей петровской эмблемы российского флота. Задолго до этого, в «Рождественском романсе», Бродский превращает это сочетание — желтое на черном — в динамичный образ спасения, возвещаемого Рождеством, однако для большинства людей остающегося незамеченным. Соединение морского петербургского мотива с московским пейзажем подчеркивает стерильную бесстрастность советской столицы с ее прерывистым освещением и «пчелиным ходом» отчужденных друг от друга людей [193].
Для «Митьков» российский флот — это и священный сосуд забытой истории, каким его изображает Бродский, и так называемый «бренный мир» японского буддизма, изменчивый и вместе с тем внутренне устойчивый. Такой подвижный мир, переработанный творческим воображением, позволяет художникам исследовать возможные конфликты, как внутренние, так и свойственные всей современной российской культуре, сформированной тем «духом открытия», который Бродский обнаруживал в истории русского флота. Однако сосредоточенное изображение молчаливо принимаемых русской культурой норм мужественности и женственности, каким занимаются «Митьки», соотносится еще и с уничтожением гендера, рассматриваемым Джудит Батлер в качестве важнейшей составляющей большого проекта восстановления справедливости, первая ступень которого — признать влияние «геополитических границ и культурных ограничений на гендерное воображение» [194]. Хотя ни Шагин, ни Шинкарев не служили во флоте, оба представляли себе, будто их котельная находится не в подвале жилого дома, а в трюме корабля. Истопник — это пограничная, промежуточная фигура, узловая точка взаимодействия между субъектом и объектом, мужским и женским началом. В «митьковском» анекдоте о Дэвиде Бауи предпринимается попытка разгадать тайну маскулинности путем переосмысления собственных трансгрессивных желаний, простирающихся от Бауи (в конечном счете отождествляемого с Японией), с одной стороны, до родных гипермаскулинных социалистических героев, с другой, причем ни того, ни других «Митьки» не могут ни принять, ни отвергнуть окончательно. Изображая самих себя в образе самого странного (the queerest) героя, какого только можно себе вообразить, — страдающего «национальным недугом» водобоязни моряка, имеющего одинаковые шансы преуспеть и потерпеть поражение, — «Митьки» указывают как на сопряженные с этим начинанием опасности, так и на открываемые им творческие возможности.
ГЛАВА 3
ОГНЕННАЯ ВОДА: АЛКОГОЛИЗМ И РЕАБИЛИТАЦИЯ «МИТЬКОВ» В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Алкоголик — это человек, пьянство которого вызывает проблемы у него, в семье, на работе и так далее. Понимаете, необязательно он деклассированный элемент. Это очень сложно вот понять, что у тебя проблемы.
Дмитрий Шагин в программе «Общее дело» (7 июня 2009 года)
Я никогда не сожалел о своих наркотических опытах.
Уильям Берроуз. Джанки [195]
Многие произведения русской литературы, затрагивающие тему алкоголизма, проникнуты представлением о пьянстве как о коллективном или социальном опыте, даже если герой пьет в одиночку. Неудивительно поэтому, что весьма непохожие друг на друга литераторы и художники, принадлежавшие к «митьковскому» движению, во многом одинаково изображали (и оценивали) употребление спиртного. В конце 1980-х годов, когда «Митьки» получили широкую известность в ленинградских андеграундных кругах, группа уже славилась своим культом пьянства. Однако сама идея коллективного получает в творчестве «Митьков» чрезвычайно разнообразное и многоликое воплощение, так как каждый художник или писатель придает общим для всего движения проблемам и лейтмотивам черты собственного индивидуального стиля. Некоторые «митьки» сделали это внутригрупповое разнообразие темой своих текстов и картин, изображая личное тщеславие как некую хаотическую силу, подрывающую идиллическое единство изнутри. Своими разногласиями, проявившимися еще на раннем этапе существования движения, художники подчас напоминали стареющих участников рок-группы, которые постоянно спорят между собой. «Митьков» можно сравнить с недружной командой, объединенной лишь общим пристрастием к выпивке, которое постепенно превратилось в ядро групповой идентичности. Многие российские критики и искусствоведы даже объясняют спад популярности «Митьков» и относительное забвение их творчества в современной путинской России вступлением художников на путь трезвости. Утверждают также, что «митьковское» изображение алкоголизма и той роли, которую он сыграл в формировании их «диссидентствующей» субкультуры, стало одним из наиболее исчерпывающих описаний алкогольной или наркотической зависимости, какие знает русская литература, тем более живым и убедительным, что в тот период сами художники действительно предавались безудержному пьянству. В 2009 году в эфире передачи российского Первого канала «Проект „Общее дело“», посвященной проблеме алкоголизма, один из участников обсуждения, актер Вениамин Смехов, указав на присутствовавшего в студии Дмитрия Шагина, сказал, что благодаря своему алкогольному опыту «Митьки» «все руины соцреализма предали такой пленительной иронии» [196]. Тем самым Смехов как бы напомнил аудитории, что последствия бытового пьянства не всегда оказываются разрушительными. Безусловно, из самого предположения, что алкоголь способствует лучшему усвоению коллективного идеала, следует вывод о трагичности и недолговечности существовании такого коллектива. Как всякая патологическая аддикция, алкоголизм требует терапии, направленной на преодоление травмы и избавление от зависимости. В творчестве «Митьков» коллективное российское пьянство сублимируется в коллективный же отказ от алкоголя. Однако трезвость отнюдь не сводится к сублимации, процессу, который Фрейд рассматривал как канализирующее (и во многом трагическое) ослабление желания под влиянием цивилизации. Для «Митьков» трезвость явилась прежде всего способом переосмысления своего творчества. При этом наблюдался заметный отход от литературы в сторону изобразительного искусства.
Зарождение «Митьков» можно датировать 1985 годом. Произошло это во время долгого автобусного переезда из Эстонии в Ленинград. Название арт-группы якобы возникло из-за недоразумения в ходе «шутейного разговора». В этом смысле легенда о «митьковском» «крещении» отчетливо напоминает (не исключено, что так и задумано) истории случайного или спонтанного рождения нелепых или бессмысленных названий многих рок-групп, как западных (например, «Jefferson Airplane», «Led Zeppelin», «The Kinks»), так и российских («Аквариум», «Звуки Му», «Ночные снайперы» Дианы Арбениной). Представляется, что подобные рассказы частного характера, правдивые или вымышленные, составляют важную часть «митьковской мифологии», о которой пишет в первых «Митьках» Шинкарев. Такие второстепенные источники, не включаемые в основное творческое наследие группы (литературное, музыкальное, изобразительное), служат инструментами интерпретации или фильтрами, выступая в роли хадиса при толковании канонических текстов. Можно даже утверждать, что подобного рода апокрифические рассказы устанавливают отношения симбиоза между главными и второстепенными текстами: кто может с уверенностью отделить собственно творчество группы от побочных анекдотов? Алеаторический идеал — эстетика случайного, нечаянного, небрежного — важен для групповой идентичности «Митьков» еще и вот почему. На одном из рисунков Александра Флоренского (выполненном в смешанной технике) к единственному советскому изданию шинкаревских «Митьков» (1990) изображен «русский Моцарт» с балалайкой наперевес, а над ним красуется латинско-кириллическая надпись «MOZAPT»: от
