Во время первого путешествия по Палестине Шагал находил время для работы, но в этот раз сделал всего несколько набросков — во время поездок в кибуцы, Назарет, Акко и Галилею. Жара стояла страшная: чтобы чаще хотелось пить, друзья советовали налегать на соленый сыр и селедку, и Шагал с радостью поедал все это за завтраком в отеле «Царь Давид». Всего пять лет прошло с тех пор, как этот отель был взорван Иргуном[55], когда погибли более девяноста британских солдат и арабских служащих. Брат Вирджинии Стивен, во время Второй мировой войны служивший в британской армии, провел в этом отеле много ночей, именно отсюда в 1943 году он отправился на свое последнее задание и был убит. «Мысли о Стивене не оставляли меня, из-за них я чувствовала себя еще более отстраненной во время нашего путешествия», — писала Вирджиния. Возможно, это способствовало разладу отношений с Шагалом, которые и без того омрачались ссорами: Шагал, выросший в русско-еврейской среде, отказывался понимать носительницу англо-христианских традиций. Тем временем художник взобрался на Башню Давида, с которой можно было увидеть иорданских солдат на парапетах Старого города, с ружьями наизготовку, нацеленными на нейтральную полосу. И сделал набросок опустошенной войной земли.
Он будет приезжать в Израиль еще не раз — в 1957, 1962, 1969 и 1978 годах. В конце концов поступит заказ — для синагоги медицинского центра Хадасса в Иерусалиме, это здание станет главной туристической достопримечательностью, но при этом полным эстетическим провалом. В довершение он подарит большой гобелен и мозаику для израильского парламента — Кнессета.
«Искусство живет во Франции», — писал он Иосифу Опатошу, вернувшись в Ванс. В Иерусалиме, под ослепительно белыми лучами летнего солнца, он спрашивал себя, возможно ли здесь «сияние поэзии красок»? Обратный путь по морю занял пять дней, сильно штормило. «Моя голова кружится, как прекрасный еврейский корабль „Кедма“», — писал Шагал своему знакомому, художнику Моше Мокади из Тель-Авива. Замечательный образ, иллюстрирующий полную растерянность.
Но «искусство живет во Франции» — заявил он и корреспонденту французской газеты «Искусство», поскольку ходили слухи о том, что он подумывает о переселении. «Я весь, целиком — во Франции, куда приехал еще в юности, чтобы жить и работать».
Всю жизнь Шагал ломал голову над загадкой места. И хотя он настойчиво повторял, что именно Францию считает своим домом («Мой сад ждет меня», — сказал он в интервью для «Искусства», а это выражение означает также «Здесь мои корни»), — создается впечатление, будто он сам себя в этом пытается убедить. На иврите слово «маком» буквально означает «место», но есть также «А-Маком» — «Бог». Маком — то, что может быть всюду, и одновременно это само совершенство. Для Шагала, художника, религия которого — искусство, а текст чаще всего — еврейская Библия, для беженца, чье прибежище — идишская культура, не только квартира или дом во Франции или Северной Америке, для еврея в любом смысле этого слова, — для него, похоже, истинным домом всегда оставался маком его мастерской. И не важно, какая страна, лишь бы только были клочок земли, помятые тюбики с краской, кисти, скипидар и страстное желание находиться там, где происходит главное священнодействие, — все это вместе и будет дом.
После возвращения во Францию отношения между Марком Шагалом и Вирджинией давали все более заметную трещину. Конкретным поводом послужил очередной визит фотографа Шарля Лейренса, но разладилось все еще раньше. «Ты не любишь евреев», — сказал Шагал Вирджинии, которая на самом деле не чувствовала потребности ни в какой религии. И это была не просто насмешка. Вирджиния наконец добилась развода с мужем, но слишком поздно, и улучшить ее отношения с Шагалом это уже не помогло. Лейренс был на год старше Шагала и к тому же слаб здоровьем, тем не менее для Вирджинии это не имело значения, похоже, ей нравились мужчины постарше. У Иды тоже появилась новая любовь: Франц Мейер, искусствовед из Швейцарии. Они отпраздновали свадьбу в мастерской Шагала, под одной из его знаменитых картин «Синий цирк».
Роман Вирджинии с Лейренсом и ее последующее бегство из Ванса удручающе подействовали на Шагала. Какое-то время он в тоске обходил одного за другим своих знакомых, жаловался на неверную подругу, искал утешения. Позже Вирджиния скажет, что он «упивался своим горем», но притворялся Шагал или нет, самолюбие его было задето, он чувствовал себя настолько подавленным, что оборвал все связи не только с Вирджинией, но и с сыном Давидом, с которым целых два года после этого отказывался встречаться.
Однако после ухода Вирджинии горевал он недолго. Ида, зная о том, как отец боится одиночества (а еще он боялся заразиться и наотрез отказывался посещать или принимать у себя больных друзей), и о том, что художнику нужна какая-никакая муза, отправилась к Иде Бурде, которая когда-то продала Шагалам дом в Вансе, и обе стали размышлять, кто из знакомых мог бы стать подходящей парой Шагалу вместо Вирджинии.
У Иды Бурде была одна подруга, идеальная спутница для художника-холостяка: Валентина Бродская, сорокалетняя еврейка из Киева, в настоящее время она держала шляпную мастерскую в Лондоне. Две женщины взяли на себя роль шадханим (свах), и вскоре Вава, как ее все называли, появилась в доме Шагала в Вансе. Через несколько недель приглашенная «домохозяйка» согласилась остаться надолго, но при условии, что ее нынешнее скромное звание сменится на более солидное — «жена». Шагал не возражал, и они сочетались законным браком 12 июля 1952 года, всего через четыре месяца после ухода со сцены Вирджинии.
В своих воспоминаниях Вирджиния говорит, что Клод — муж Иды Бурде — «опубликовал объявление о бракосочетании» от имени Шагала. Странно, поскольку в еврейских семьях такие объявления давать не принято. Однако хотя Шагал и говорил своим друзьям, как он рад, что теперь у него снова еврейская жена, скорее всего, Вава была крещеной — она обратилась к Христу еще в Лондоне, за годы до встречи с Шагалом. Мишель Горди, первый муж Иды, подтверждал это в беседе с Бенджамином Харшавом. По его словам, он узнал эту новость от лондонских родственников, которые близко знали Ваву. Харшав, в свою очередь, утверждает, что Вава скрывала свое вероисповедание от Шагала, и, хотя Вирджиния и говорит о «русско-еврейском происхождении» Валентины Бродской, упоминание о свадебном объявлении указывает на то, что ей было известно о том, что Вава крещеная.
Харшав предполагает, что Вава, будучи втайне христианкой, сделала все, чтобы свести к минимуму общение мужа с друзьями и приятелями, говорящими на идише. По его мнению, Вава перехватывала корреспонденцию на идише и прятала от Шагала идишские газеты, якобы чтобы муж лишний раз не расстраивался из-за «неприятных» новостей из Израиля. Вероятно, также, что именно по ее инициативе Шагал отказался иллюстрировать Агаду[56], когда с такой просьбой к нему обратился Фонд Мэга, — отговорившись тем, что он не хочет, чтобы его считали еврейским художником. И в том, что Шагала похоронили на христианском кладбище, тоже несомненная заслуга Вавы: такое не придет в голову даже самой вздорной и мстительной иудейской жене. Я предполагаю, что Шагал прекрасно знал о том, что Вава христианка, — но не обращал на это внимания. Он и сам испытывал большой интерес к Христу, и, похоже, на этом этапе жизни ему достаточно было просто иметь надежную спутницу, и в этом отношении Вава была почти идеалом. «Она из непростой семьи, — говорил он нью-йоркскому искусствоведу Эмили Дженауэр в частной беседе. — Когда мой отец таскал бочки с селедкой, Бродские в Киеве покупали полотна Тинторетто!» Ну, может, это и не совсем правда, но суть понятна.
Сначала Ида, дочь Шагала, и не подозревала, что с появлением Вавы ее роль как главного поверенного отца в сделках на рынке искусства закончится. Вава была не только привлекательной и интеллигентной, она была еще и очень инициативной и волевой. Говорят, в какой-то момент, когда ее отношения с мужем осложнились, она организовала быстрый развод и снова вышла за Шагала, но на более выгодных для себя условиях. Вава быстро сделала галерею Мэга единственным представителем Шагала на рынке искусства, и влияние Иды на отца сразу сошло на нет. Будучи дамой весьма практичной, Вава постаралась так организовать жизнь своего супруга, чтобы у него было все необходимое для работы, и начался новый счастливый и безмятежный период в жизни художника.
Новые формы, особенно литография и керамика, продолжали интересовать Шагала. Иногда он работал вместе с Пикассо в керамической мастерской Мадуры в Валлорисе. На фотографии 1951 года — два великих художника: Пикассо с обнаженным торсом, Шагал в неизменной клетчатой рубашке — вид у обоих довольный и счастливый, судя по всему, они отлично ладят друг с другом. По сравнению с Пикассо в работе с глиной Шагал был почти новичком. Его первые изделия из керамики — это скорее «шагаловская» роспись на тарелках и вазах, они лишены цельности. Пикассо, напротив, был весьма изобретателен в использовании глины: ручки, носики кувшинов, плоские поверхности выполнены в форме ушей, носов и лиц. Похоже, на Пикассо опыты Шагала не произвели особого впечатления, однажды он даже разыграл его, расписав одну из своих незаконченных тарелок а-ля Шагал.
