Я снимался в фильме «Униженные и оскорбленные» (Маслобоев в фильме Андрея Эшпая, 1991 г.)… Видел, какой интерес проявляла к Достоевскому Настасья Кински. С каким трепетом она относилась к роли, как боялась пропустить любое наше слово. Все время просила: «Что он сказал, переведите»… Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, Чехов… Они (западные актеры) перед нашими писателями преклоняются. Я познакомился с Робером Оссейном. Он чисто говорит по-русски. У него папа из Самарканда, а мама из Киева. Он поставил у себя в театре «Преступление и наказание», а меня на спектакль не пустил. Пьер Карден рядом сидел и смеялся: «Да пусть посмотрит», а Робер отвечал: «Саша в оригинале это все знает, зачем ему Достоевский на французском языке…»
Все мое «кино» началось с фильма «Про Витю, про Машу и морскую пехоту». Я был там десантником. Недавно по телевизору показывали эту картину. Я посмотрел и ужаснулся… Потом сыграл Гринева в «Капитанской дочке», затем был Рогов в «Золотой речке», маленькая роль инженера в «Двенадцати стульях» и принц в «Обыкновенном чуде»…
В то время все смотрели телевизор. На следующий день после показа каждая собака, видя меня, старалась от радости гавкнуть. В меня тыкали пальцем и говорили друг другу: «Смотри, смотри, обыкновенное чудо пошло…» Или просто перешептывались: «Медведь идет». Ко мне подходили за автографами, хотя даже фамилии моей толком не знали… Ощущения очень странные… Первый удар по медным трубам. Я тогда думал, что жизнь уже состоялась, решил для себя, что все, вот оно, счастье пришло, чего же большего можно желать. То, что меня узнавали на улицах, вызывало безумно приятное чувство. Артисты, мои коллеги, говорили: «Подожди, это только начало». На мое счастье, хватило ума не задирать нос и относиться ко всему с юмором, как меня и учили…
Угадать заранее, каким получится кино, мне кажется, невозможно. Дело в том, что у каждого режиссера – у Захарова, у Соловьева, у Балаяна, у Сергеева – у всех у них свой неповторимый кинематографический язык. У меня такое ощущение, что я каждый раз учу эти языки заново… Нужно понять, что написал автор, что хочет снять режиссер и как тебе это играть, потому что, в конечном счете, спрос все равно будет с тебя. Когда все участники съемочного процесса начинают говорить на одном языке, тогда и случается то, что называется «хорошее кино». Таких совпадений крайне мало. У меня сто пятьдесят ролей в разных картинах, а достойных, тех, за которые не стыдно и сейчас, – чтобы сосчитать, хватит пальцев одной руки…
Я всегда делал выбор в пользу съемок. Это моя работа. Актер должен сниматься. Когда я только начинал, хватался за все, лишь бы дали, но чаще после моих удачных, как мне говорили, проб на мою роль брали другого актера. Потом, когда уже пошли предложения, у меня было по четыре-пять картин одновременно, и все роли очень разные. Снимался круглые сутки, переезжал из города в город. Спал в самолетах. Сейчас я выбираю, могу диктовать, могу сказать, что если сцену, которая мне не нравится, перепишут, тогда я буду сниматься. Я никогда не понимал артистов, которые говорили: «Нет, это я играть не буду, подожду Гамлета». Где они сейчас? И Гамлета не сыграли, да и самих артистов я что-то не вижу. Я считал и считаю, что нужно много работать – и тогда количество, может быть, перейдет в качество. Повезти может одному ожидающему удачи, одному на миллион. Всем везти не может…
Свобода в искусстве – это хорошо, безусловно хорошо. Но если вдруг от этой свободы рождаются спектакли, в которых Гамлет, тоскуя, нюхает носки, а Анна Каренина, после того как бросилась под поезд, ковыляет с железной ногой, а король Лир поет, потому что он герой и рок-стар… вот тут-то и задумаешься о том, нужна ли нам такая свобода…
Меня абсолютно не смущает и не раздражает тот факт, что сейчас за съемки фильмов берутся непрофессионалы. Когда в результате это получается хорошо, то пусть… К сожалению, в девяноста процентах подобных случаев конечные продукты не соответствуют никакому уровню… Но сейчас многое решают деньги. Я вот тоже достал денег и снял фильм «Бременские музыканты»… Жаба задушила. Хотелось реализоваться, славу режиссерскую почувствовать, но моя профессия хотя бы близка режиссерской, а я знаю, например, врача-гинеколога, который сейчас занимается добычей угля. Конечно же, я ему откомментировал сию метаморфозу: «Наконец-то мне стало понятно, что общего между гинекологом и шахтером…»
Вообще-то, сейчас это вполне обычная тенденция, в кино очень часто снимаются люди, которые и не актеры вовсе, и никогда ими не были. Но это вовсе не страшно, с ними вполне можно работать, точно так же как с воображаемым предметом… В кино возможно все. Андрей Тарковский вообще не любил профессиональных артистов. Юрий Любимов до сих пор их не любит. Как ни странно это звучит, в отличие от театральной сцены, на экране есть за что спрятаться: общие планы, музыка, монтаж.
Я был несколько раз судьей КВНа. В пятигорской команде есть парень, очень загадочный для меня. Он большой, видно, что умный, с юмором и очень лихо все делает. Я думаю, что его кто-нибудь обязательно пригласит сниматься в кино… Большое кино и профессиональный театр – очень хрупкое дело. Все это очень заманчиво, но можно и судьбу кому-нибудь испортить…
…Я не отказывался от Московского кинофестиваля. Меня потихоньку оттуда убрали… Мы сделали с Сергеем Соловьевым свой фестиваль в Ханты-Мансийске. Я вице-президент. Там все необычно. Проходит фестиваль зимой. Участники – дебютанты, молодые кинематографисты. Первый приз – сто пятьдест тысяч долларов, такого в мире нигде нет. Поначалу к нам боялись ехать, а когда приехали, удивились. Чисто, светло, пятизвездочные отели, собачьи и оленьи упряжки. Председателем жюри у нас был Кшиштоф Занусси. Он в себя не мог прийти от удивления. С таким радушием нас принимали местные жители. Мы привезли семьдесят две картины. За восемь дней, если судить по количеству проданных билетов, при населении в двадцать пять тысяч человек фестивальные показы посетило сорок тысяч… Приезжали из соседних городов. Я трижды смотрел фильмы – и всякий раз сидел на ступеньках, не было свободных мест…
Судьба мне дарит фантастические вещи. Она доводит меня до определенного момента и говорит: «Здесь чуть правее поверни, нужно дерево обойти», – а я никакого дерева не вижу. Иду дальше, а она мне опять шепчет: «Здесь левее возьми. Не надо прямо, там стена, не стоит ее лбом прошибать», – а я стены не вижу… Сейчас я уже знаю, что все, что в моей жизни случается, случается не напрасно. Положим, ограбили меня – я не паникую, я жду и получаю в два раза больше. При этом я убежден, что свою судьбу надо искать, ее надо готовить… И для этого есть только один рецепт: твой труд, твое дело, твоя совесть, твое отношение к матери, к ребенку, к близким и друзьям. Есть очень много качеств, за которые судьба будет оберегать тебя…
Жизнь меняется. Меняется возраст. Я уже не сыграю тех ролей, которые мог бы сыграть. Если бы в мои двадцать четыре года кто-то сказал, что мне когда-нибудь стукнет пятьдесят, я бы не поверил. В то время тридцатилетний человек казался мне пожилым, сорокалетний глубоко пожилым, а пятидесятилетний просто старцем, жизнь которого уже прожита. Сейчас я несколько изменил мнение…
Впервые я прочитал «Мастера и Маргариту», когда роман был опубликован в журнале «Москва». Он произвел на меня впечатление разорвавшейся бомбы. Это моя любимая книга до сих пор. Там столько мудрости, юмора, света. Я половину книги точно знаю наизусть. Иногда беру роман, открываю на любой странице и читаю. Коровьев как раз и стал моим любимым персонажем… Там все персонажи замечательные, но Коровьев – самая фантастическая придумка Булгакова, он – лакмусовая бумажка для всех остальных героев…
У меня было четыре подхода к роли Коровьева. Сначала мне Юрий Кара предложил эту роль, я отказался. Потом Элем Климов начинал снимать «Мастера и Маргариту» и тоже позвал играть Коровьева, но у него что-то с деньгами не получилось. Вот это как раз было очень обидно. Потом было предложение Бортко в двухтысячном году. Он меня утвердил, но проект закрылся. Через четыре года Бортко снова меня позвал. Я безумно благодарен ему за то, что он подарил мне встречу с любимой средой, с моим любимым миром… Так звезды встали… Какой идиот может отказаться от роли Коровьева? А тут еще и режиссер Бортко. Такие роли бывают один раз в жизни. Из-за таких ролей я стал заниматься профессией артиста. Многое зависит от режиссера. Мы все меняемся, взрослеем, происходит переоценка ценностей. Но самое замечательное в этих обстоятельствах то, что Булгаков актуален в любой стране и при любом режиме, потому он и классик. Нет, конечно, в первую очередь я имею в виду бывший Советский Союз, Россию. Ни немцы, ни французы не поймут квартирного вопроса. Это чисто русская история, фантастически придуманная, подсмотренная, подслушанная…
