Навальному. Впоследствии молодые участники протестов из крупных российских городов станут красить лица в зеленый цвет, отмечая таким образом свои первые шаги в качестве политических акторов и одновременно выражая солидарность с человеком, который, подобно Дмитрию Шагину в контексте «Митьков», не столько является лидером, сколько способствует росту обширной сети социальных взаимосвязей — или служит одним из ее узлов.
Проведенная Шинкаревым параллель между борьбой за наследие «Митьков» и большой политикой дополнительно подчеркивается тем обстоятельством, что они с Шагиным — тезки двух наиболее могущественных (тогда, в 2010-м) кремлевских деятелей. В «Конце митьков» Шинкарев намекает, что упрочение автократии в Российской Федерации служит поучительным примером, показывающим все безумие и несправедливость подкрепленных демагогией притязаний на ведущую роль в обществе. И художественные движения, и целые нации утрачивают сплоченность, распадаются и прекращают свое существование именно тогда, когда некто беззастенчиво присваивает себе роль и звание вождя. Ставя под сомнение нравственность любых (включая собственные) притязаний на славу основателя движения, автор «Конца митьков» одновременно создает иронический некролог группе и убедительно критикует возрождение авторитаризма в российской политической культуре. Это последнее на данный момент литературное произведение Шинкарева — один из самых бескомпромиссных демократических документов сегодняшней России, который, указывая на абсолютную несовместимость коллективного действия и лидерства как такового, вместе с тем утверждает радикальное понимание равенства как распределения власти между всеми социальными и гендерными категориями, потенциально способного покончить с интерсекциональным угнетением. У истинного политического движения либо есть номинальный лидер — человек, выступающий в роли скорее координатора или посредника, нежели создателя, — либо вообще нет лидера. В этом смысле шинкаревское понимание «Митьков» как художественной группы и вместе с тем молодежного движения приближается к идее «коллективно осуществляемого лидерства», которую не так давно высказала афроамериканская активистка Анджела Дэвис. По мысли Дэвис, роль лидера должна носить подчиненный, второстепенный характер по отношению к самому движению, а возвеличение отдельных людей в качестве вождей является ловушкой; необходимо «отнестись к общепринятым представлениям о лидерстве критически» [21]. Тот факт, что многие работы самой Дэвис обнаруживают заметное влияние постсталинских моделей коллективного действия, а также идей неортодоксальных советских ученых-марксистов, эмигрировавших в США в 1970-е годы, объясняет и специфику ее концепции лидерства (отделяющей индивидуализм и героические биографии лидеров от социальных движений, на ведущую роль в которых эти люди претендуют), и сходство этой концепции с критикой сталинского культа личности художниками ленинградского и московского андеграунда. Шинкаревская критика шагинских притязаний на роль лидера подчеркнуто антииерархического движения во многом созвучна идеям советского марксистского теоретика Михаила Лифшица, писавшего в 1968 году, что органичное лидерство не может возникнуть ни в результате борьбы за власть, ни в условиях государства, охваченного культом личности лидера — строгого пастыря, без которого рабочий класс подобен беспомощному скоту [22]. Несмотря на то что Шинкарев время от времени декларирует идеи культурного элитизма и одобрительно ссылается на loci classici современной консервативной мысли, в частности творчество Г. К. Честертона, в сегодняшней политической ситуации написанное им носит принципиально антиавторитарный и имплицитно антипопулистский характер.
Хотя Шинкарев в целом открещивается от роли лидера, обе его книги о «Митьках», 1980–1990-х годов и 2010 года, несомненно знаменуют собой начало и конец движения. В главе 1 («Мерцающие близнецы ленинградского андеграунда: Дмитрий Шагин как творец и творение в книге Владимира Шинкарева „Митьки“») я рассматриваю его художественную и литературную творческую эволюцию, сосредоточиваясь на пародийном образе Дмитрия Шагина как «самовластного правителя» из первой, самиздатской версии «Митьков» (1984–1990). В марте 2008 года Шинкарев заявил, что движение «Митьков» себя исчерпало. Это было сказано в ходе нескольких неформальных пресс-конференций для российских интернет-изданий (включая базирующиеся в родном городе художников — Петербурге) [23]. Уже в 1984 году он стал задумываться о последствиях постмодернизма как творческой практики (проявляющейся в культивировании повторов, словесного коллажа и агрессивной деконтекстуализации) в области как изобразительного искусства, так и литературы. «Митьки» как молодежное движение решительно отмежевывались от любых партий, политических философий и идеологий; по мнению художников, такая позиция являлась самой, быть может, чистой формой политического сопротивления. С этой точки зрения мрачный взгляд Шинкарева на культурный упадок в современной России повторяет его же критику советской официальной культуры, высказанную в середине 1980-х годов. Конечно, графическое и литературное творчество Дмитрия Шагина носит самостоятельный характер и не зависит от своего отражения в работах Шинкарева. Однако каждый из них неизменно учитывает культурную продукцию другого; оба позиционируют себя как непохожих братьев-близнецов в контексте личных и творческих внутригрупповых отношений. Если и можно говорить о первостепенной роли отдельных людей в «митьковской» среде, то лишь приняв во внимание принципиальную важность взаимосвязанности и интимности, естественным образом возникающих из непохожести и разнообразия.
Почему «Митьки» уделяют так много внимания собственной публичной деятельности, определяемой личным травматическим опытом? В главе 2 («„Кто этот героический человек?“: Дэвид Боуи и размывание границ маскулинности в творчестве „Митьков“») я исследую проблемы гендерной идентичности и сексуальной ориентации в работах группы. Самих себя «Митьки» выводят в сниженном и сексуально неоднозначном образе, пародирующем квазивоенных героев официальной советской культуры. Описывая русского «Икарушку», Ольга Флоренская, Дмитрий Шагин и Владимир Шинкарев подчеркивают опасность ностальгии и ревизионизма с их грузом ложных представлений, накапливаемых в ущерб памяти о подлинном историческом прошлом. Фигура «Дэвида Бауи» в творчестве «Митьков» воплощает героическую модель изменчивой, как Протей, беспокойной самоидентификации. Мужчина я или женщина, человек Востока или Запада, ортодокс или противник нормативности? Уже сам факт возникновения таких вопросов, всерьез задаваемых себе художниками, важен не менее, чем те или иные промежуточные ответы.
Какова возможная связь между пьянством и авторитаризмом в русской культуре? Предпринятый «Митьками» скрупулезный анализ алкоголизма — в частности, роли алкоголя в формировании их собственной субкультуры — являет собой одну из самых продолжительных хроник злоупотребления опьяняющими веществами в русской литературе. Хроника эта тем более красноречива и увлекательна, что вели ее художники и писатели, которые на момент создания своих главных работ являлись алкоголиками в полном смысле слова. По мнению «Митьков», государственная политика борьбы с пьянством (в частности, горбачевский сухой закон) лишь усугубила проблемы, которые призвана была решить. Впрочем, к трезвости «Митьки» относятся так же неоднозначно, как и к пьянству. Здесь важно понимать, что между запоями и периодами трезвости они усматривают неожиданную симметрию, поскольку оба состояния представляют собой попытку разрушить общепринятый, нередко весьма репрессивный и нездоровый, взгляд на самих себя. Что общего может быть между пьяной несдержанностью и встречами групп, работающих по программе «12 шагов»? В главе 3 («Огненная вода: алкоголизм и реабилитация „Митьков“ в Санкт-Петербурге») показано, что члены движения рассматривают алкоголизм как социальную практику, направленную против существующих
