На это Мерзляков возразил, что стихотворная вольность заключается, мол, в том, чтобы писать хорошо. Все присутствующие, услышав столь прямой ответ, одобрительно засмеялись.
Поведение Алексея Федоровича в данном случае дает представление о его характере — горячем, открытом, о его серьезном, глубоком отношении к литературе.
«Но едва ли кто больше Мерзлякова пользовался так называемой стихотворной вольностью, в которой он так резко отказывал Кокошкину, — пишет Аксаков, — особенно в своих переводах Тасса, из которых отрывки он также иногда читывал у Кокошкина... и никто, кроме Каченовского, не делал ему замечаний, да и те были весьма снисходительны».
Заканчивает свой рассказ об этом эпизоде Аксаков такими словами: «Нет, однако, никакого сомнения, что перевод Кокошкина много обязан своим достоинством, правильностью и... чистотою языка строгим замечаниям Мерзлякова».
Далее Аксаков вспоминает, как сам слушал лекцию Мерзлякова, в которой тот анализировал «Дмитрия Донского» В.А. Озерова и вновь высказывал строгие и справедливые замечания. Но слушатели не желали соглашаться с таким разбором трагедии, он им казался пристрастным и даже недоброжелательным. Дело в том, что стихи Озерова после наскучивших трагедий Сумарокова и Княжнина нравились публике и она не желала выслушивать «несправедливые» замечания «ученого педанта». Естественно, что публика была в неистовстве от того, что с кафедры кто-то «смеет называть стихи по большей части дрянными, а всю трагедию — нелепостью...».
Несмотря на многообразие литературной и научной деятельности — поэт, переводчик, профессор — преподаватель русской словесности, ученый-историк, — наиболее заметный след Мерзляков оставил, пожалуй, как автор песен.
Его вместе с композитором и собирателем фольклора Данилой Никитичем Кашиным (позднее Кашин состоял капельмейстером при Большом Петровском театре — А. С.) можно считать родоначальниками жанра русской песни.
«Как поэт он замечателен своими лирическими стихами, особенно русскими песнями, в коих он первый умел быть народным, как Крылов в своих баснях», — писал о нем М.А. Максимович в 1831 году.
На чрезвычайную распространенность мерзляковских песен указывал и Н.А. Полевой в «Московском телеграфе»: «Песни А.Ф. Мерзлякова потому еще более вошли в народный быт, что они извлечены из простонародных песен».
И на самом деле, многие песни Мерзлякова, особенно те, музыка к которым написана Кашиным, прямо восходили к фольклорному тексту, а некоторые даже и начинались точно так же, как народные песни: «Я не думала ни о чем на свете тужить...», «Вылетала бедна пташка на долину...», «Ах, что же ты, голубчик, невесел сидишь...», «Чернобровый, черноглазый...».
Такая близость песен поэта к фольклорным источникам приводила к тому, что они быстро становились известными самым широким слоям городского населения.
Впрочем, та же участь выпала на долю песен, не имевших непосредственной связи с фольклором, например, всем знакомой, упоминавшейся уже «Среди долины ровныя...», а также «Велизария» («Малютка, шлем нося, просил...»).
Песня «Среди долины ровныя...» сочинена была поэтом на уже известную мелодию О. А. Козловского (к стихотворному тексту П.М. Карабанова «Лети к моей любезной...»).
Создание стихотворений «на голос» было довольно частым явлением во второй половине XVIII и в начале XIX века. Ссылки «на голос», то есть на уже существующие мелодии, встречаются при издании песен А.П. Сумарокова, Н.П. Николева, И.И. Дмитриева, псалмов М.В. Ломоносова («Хвалу всевышнему владыке...») и многих других.
Автором музыки другой известной песни Мерзлякова — «Велизарий» был композитор А. Д. Жилин, написавший более двадцати песен и романсов на слова Мерзлякова, Дмитриева, Державина, Хераскова, Жуковского, Нелединского-Мелецкого и других.
Искренность песен Мерзлякова не могла не подкупить. «...Какое глубокое чувство, какая неизмеримая тоска в его песнях!»—писал в «Литературных мечтаниях» В.Г. Белинский. Великий критик особенно выделял песни Мерзлякова «Чернобровый, черноглазый...», «Не липочка кудрявая...», «Ах, что ж ты, голубчик...», называя их бессмертными: «Это не песенки, это не подделки под народный такт — нет. Это живое, естественное чувство, где все безыскусственно и естественно». «Это был талант мощный, энергический», — говорил Белинский о Мерзлякове.
Мерзляков использовал и собранные Кашиным песни, при этом иногда существенно переделывая, чтобы усилить драматизм ситуации, а иногда лишь изменяя зачины и концовки, усиливая в них элементы народной поэтической лексики: «печальная победная головушка молодецкая», «грусть-злодейка», «забавушки — алы цветики».
Часто применял поэт смысловые и звуковые повторы:
Птичка пугана пугается всего!
Горько мучится для горя одного!
Включал и распространенные в народной песне параллелизмы:
Нельзя солнцу быть холодным,
Светлому погаснуть;
Нельзя сердцу жить на свете
И не жить любовью!
Одновременно с песнями поэт создает стихотворения, запечатлевающие современную ему московскую жизнь. Мерзляков высмеивает черты московского барства, того общества, где гордятся богатством и где поэт-разночинец чувствует себя затерянным, чужим:
Там, в кружке младых зевак,
В камнях, золоте дурак.
Мерзляков выводит в своих стихотворениях и «ученых шумных круг», имея в виду своих коллег по Московскому университету.
Тема затерянности, одиночества, так остро прозвучавшая в знаменитой песне «Среди долины ровныя...», присутствует и во многих других стихотворениях Мерзлякова.
Письмо друга Мерзлякова разночинца 3.А. Буринского к Н.И. Гнедичу точно раскрывает мотивы, побудившие поэта создавать подобные произведения:
«Люди нашего состояния, — пишет он, — живут в рабстве обстоятельств и воли других... Сколько чувств и идей должны мы у себя отнять! Как должны переиначить и образ мыслей, и волю желаний, и требований своих самых невинных, самых благородных склонностей! Мы должны исказить самих себя, если хотим хорошо жить в этой свободной тюрьме, которую называют светом».
После 1812 года Мерзляков все меньше обращается в своем творчестве к прославившим его русским песням. Он больше пишет торжественные оды, много времени и сил отдает переводам. Работа его над переводом «Освобожденного Иерусалима» Тассо продолжалась чуть ли не восемнадцать лет: начат он был еще перед войной 1812 года и появился в печати только в 1828 году.
Начиная с 20-х годов особенно заметен спад творческой активности Мерзлякова.
В одном из писем В.К. Кюхельбекер так выскажется о поэте: «Мерзляков, некогда довольно счастливый лирик, изрядный переводчик древних, знаток языков русского и славянского... но отставший по крайней мере на 20 лет от общего хода ума человеческого».
В последние годы жизни Мерзлякову угрожает бедность. В письме Жуковскому он открыто жалуется на нужду, просит помочь: «Право, брат, старею и слабею в здоровье, уже не работается так, как прежде, и, кроме того, отягчен многими должностями по университету; время у меня все отнято или должностью, или частными лекциями, без которых нашему брату-бедняку обойтись неможно, а дети растут и требуют воспитания. Кто после меня издать может мои работы и будут ли они полезны для них, ничего не имеющих».
Умер Мерзляков в 1830 году совсем еще не старым — ему было пятьдесят два года.
Примечательно, что именно в год смерти поэта увидела свет книга его «Песен и романсов». Она словно напоминала о былой славе Мерзлякова, о времени создания лучших его произведений, подготовивших почву для появления таких поэтов, как Николай Цыганов и Алексей Кольцов.
Песни и романсы Мерзлякова не забылись, они живут до сих пор.
В «Воспоминаниях декабриста» А.Е. Розен рассказывает, как песня помогла ему в тюремном заключении: «Фейерверкер Соколов и сторож Шибаев были хуже немых: немой хоть горлом гулит или руками и пальцами делает знаки, а эти молодцы были движущиеся истуканы... Однажды запел я «Среди долины ровныя на гладкой высоте...», при втором куплете слышу, что мне вторит другой голос в коридоре, за бревенчатой перегородкой; я узнал в нем голос моего фейерверкера. Добрый знак, — подумал я, — запел со мною, так и заговорит. Еще раз повторил песню, и он на славу вторит ей с начала до конца. Когда он через час принес мой ужин, оловянную мисочку, то я поблагодарил его за пение, и он решился мне ответить вполголоса: «Слава богу, что вы не скучаете, что у вас сердце веселое». С тех пор мало-помалу начался разговор с ним, и он охотно отвечал на мои вопросы».
Песню «Среди долины ровныя...» поет герой драмы А.Н. Островского «Гроза» изобретатель Кулигин. Великого пейзажиста И.И. Шишкина она вдохновила на создание картины того же названия.
