Казалось бы, жить да радоваться. Тем более что бархатная революция, что сегодня уже совершенно ясно даже самым идеалистичным ее сторонникам, — не более чем государственный переворот в условиях открытого общества. А тридцать седьмой год в условиях открытого общества далеко не фатально ведет к массовым репрессиям: достаточно сдать двадцать ключевых коррупционеров. Правда, им сейчас не позавидуешь — вряд ли с ними хорошо обращаются. Но те в Азербайджане, кто пытался с ними бороться, говорят, что эти люди ни с кем особенно не церемонились, так что справедливость как бы торжествует. Тухачевский и Якир тоже, в общем, были не ангелы. А азербайджанские министры были вдобавок и коррупционерами — это тоже не добавляет уважения к ним. Тухачевский по крайней мере не воровал.
И все-таки, и все-таки… Я предостерег бы от избыточной радости по поводу усмирения азербайджанской оппозиции. На этот раз у Ильхама Алиева все получилось, но это не гарантирует ни его, ни страну от превращения в типичную восточную деспотию. Деспотия, конечно, лучше беспорядков и неразберихи. Но и она — не панацея от них, ибо инфантильные, привыкшие к патернализму люди способны только к одному виду политической деятельности: бессмысленному и беспощадному бунту. Если Ильхам Алиев, пересажав и деморализовав коррумпированную оппозицию, не станет растить оппозицию цивилизованную — никакая нефть не спасет Азербайджан от деградации. А в Баку и сегодня все, что связано с культурой и общественной мыслью, довольно второсортно. И атмосфера страха в обществе весьма ощутима — невзирая на прекрасную погоду и сравнительно дешевую черную икру.
Черное, конечно, — враг оранжевого. Где много икры и нефти — революций не бывает. Но и икра, и нефть имеют свойство иссякать.
№ 46(474), 10–16 ноября 2005 года
В тумане прячется имПерец
Три сценария нашего ближайшего будущего
Делать политические прогнозы в России легко. И вовсе не потому, что сбывается обязательно худший, — как показывает недавняя история, ни одна антиутопия толком не сбылась, хотя на что уж достоверны были построения Кабакова и Петрушевской. Причина в ином: о цикличности русской истории не высказывался только ленивый, а цикл тем и хорош, что предсказуем.
О стадиях этого цикла у всех свое мнение — одни насчитывают десять, другие ограничиваются двумя (заморозок — оттепель). Ближе других к истине подобрался Александр Янов, выделяющий реформацию, контрреформацию и застой. Я бы только добавил еще оттепель, а реформацию назвал бы революцией, потому что происходят в этот период не реформы, а ломка всего государственного уклада. Иногда она быстро стопорится (как при Александре I), иногда заходит далеко (как при Петре I и Ленине). Да и контрреформацией дело потом не ограничивается: во времена так называемых заморозков внутренняя жизнь в России замирает, зато ее внешнеполитические успехи, как правило, блестящи. А поскольку Россия — страна в высшей степени природная, предпочитающая жить не по общественным, а по самым что ни на есть натуральным законам, логичнее выделять четыре стадии, по числу времен года.
Как бы то ни было, цикл определился и не изменится до тех пор, пока большая часть российского населения не начнет исповедовать от души какую-нибудь веру, то есть определится не на базе общего страха или общего внешнего врага, а на почве консенсусных ценностей. Поскольку ценностей таких не предвидится, рискну предположить, что Россия и не желает размыкать свой круг. В этом есть свои преимущества: Европа давно кричит о собственном закате, в Америке глубокий общенациональный кризис, а мы знай ходим по своему кругу и вполне можем претендовать на бессмертие. Ни равноудаление олигархов, с которого всегда начинается заморозок, ни расцвет искусств, которым всегда сопровождается оттепель, не претерпели никаких перемен за последние пятьсот лет: переписка Грозного с Курбским вполне могла бы сойти за переписку Путина с Березовским, а сатирические журналы и общественные утопии екатерининских времен ничем не отличаются от творчества шестидесятников. Собственно, и процессы Радищева и Новикова мало чем отличаются от процесса Синявского и Даниэля: людям подарили оттепель, а они решили, что весна. Несколько ошиблись, вот их и поправили.
Исходя из особенностей русского цикла, всякий непредвзятый исследователь легко увидит, что мы переживаем начало заморозка — вторую (после революции) стадию общественного развития, характеризующуюся полным содержательным отрицанием предыдущей эпохи при столь же полном формальном сохранении ее лозунгов. Путин продолжает Ельцина также, как Сталин продолжал Ленина, называя себя его учеником и уничтожая все, что было связано с его именем. Место великих утопий занимают будничные, бюрократические «национальные проекты». Возвращается опора на собственные силы — ибо наша вольная интеграция в западную жизнь оказалась так же несбыточна, как мировая революция. «Нигде никто не ждет меня», никому мы особенно не нужны, исторические противники остаются противниками, хотя и ездят периодически инспектировать друг друга. Все заворачивает на новый круг, и явное свидетельство неотвратимости происходящего — его чисто природный характер, не зависящий от воли отдельных личностей.
Я, например, верю, что Владимир Путин — убежденный демократ. Но действовать ему придется не как демократу, а как авторитарию, к чему он совершенно не приспособлен. Нормальные, приличные люди по телевизору грязно поливают Грузию и Украину. Хуже этого — только аналогичные поливы с грузинской и украинской сторон. Хотя трудно представить что-нибудь пошлее и провинциальнее сегодняшней официальной прессы и официального же телевидения — оказывается, оранжевая и розовая пошлость до сих пор дают нам солидную фору. В нормальных и опять-таки приличных людях просыпается доселе дремавший внутренний цензор. Страна погружается в спячку. Либералы выглядят клоунами. Эти и другие приметы заморозка — не результат чьей-то злой воли: тут поступь самой истории, с которой не поспоришь. Человек в России не делает историю. В мире, возможно, тоже — но история мира хотя бы не так предсказуема в своем генеральном движении. В России только и остается, по-розановски говоря, летом собирать ягоды и варить варенье, а зимой пить с вареньем чай — не пытаясь, например, зимой собирать грибы.
Прогноз российского развития на ближайший год — задача довольно элементарная. Есть по сути всего три версии — все довольно пугцванговые: они не то чтобы одинаково травматичны, но ведут в один и тот же тупик. Для вхождения в заморозок обязательно появление умной, трезвой, сильной фигуры: должен возникнуть некий русский аналог исламского фундаменталистского мыслителя Гейдара Джемаля, но на русской, православной почве. Это должен быть убежденный, неконъюнктурный, сообразительный государственник-имперец с небольшой, но надежной харизмой типа сталинской, властный, не запятнанный никакими финансовыми скандалами, лояльный к коммунистам (хотя не коммунист), не связанный с ельцинской и постъельцинской элитой, но вхожий в нее (потому что иначе у него не будет стартовых возможностей). Думаю, сегодня уже всем очевидно, что Владимир Путин — не злодей и не тиран, чего бы там ни разносило нервное эхо и ни писали сверхновые газеты. Путин — фигура сугубо буферная, временная, обозначающая вектор — не более. Он нужен для того, чтобы в недрах «путинского режима» (на самом деле никакого режима нет, есть историческая пауза при благоприятной нефтяной конъюнктуре) вырос настоящий политик имперского типа. Откуда он возьмется — пока не очень понятно. Возможно, именно в 2006 году он заявит о себе: во всяком случае пора бы.
Таким политиком может стать Дмитрий Рогозин — но только при одном условии: ему должно хватить храбрости окончательно отколоться от Кремля, найти новых спонсоров и превратиться в храбрую, резкую оппозицию. Кажется, этот шаг требует большей самостоятельности и уж точно большей идейности, чем рогозинская, но внезапная слава вкупе со столь же внезапным запретом на профессию кружила и не такие головы. Снятие «Родины» с предвыборной гонки в Московской думе — только первый звонок. Власть поняла, какого волка она позвала в помощь на «красных собак». Национализм становится не просто главным лозунгом момента — он выглядит единственной платформой, на которой готовы объединяться почти все протестные силы, кроме маргиналов-правозащитников. И поздно крутить по телеку разоблачительные ролики о фашиках: и цивилизованные, и пещерные националисты равно чувствуют в Рогозине своего. Конечно, это не значит, что именно он станет главной фигурой 2006 года: эта фигура способна, по выражению того же Джемаля, «соткаться из тумана» и перетянуть на свою сторону процентов шестьдесят электората. К 2008 году она обозначится почти наверняка.
