Более года готовила Калерия Михайловна выставку работ Веры Хлебниковой.
Выставка — живое зеркало. И мы видим в нем душу, сердце, эрудицию работника музея. Но как же много он должен знать, чтобы создать выставку произведений искусства. Альбрехт Дюрер говорил: "Не худо, чтобы человек многому учился, хотя иные невежды и против этого и говорят, что науки делают высокомерными". Мы-то знаем, что путь к высокомерию лежит через невежество-и полузнание.
Выставка, о которой речь, начала возникать с одной фотографии и двух-трех стихотворений. Выставка работ Веры Владимировны Хлебниковой, младшей сестры поэта Велемира Хлебникова, предварялась фоторассказом о семье Хлебниковых, уроженцев и жителей Астрахани. Портреты, автографы, рисунки… Велемир Хлебников и его сестра родились в этом краю.
Леонид Максутов водил меня к дому, где они жили. Улочка — чистенькая, уютная и зеленая, — возносит этот дом, словно волна гордый корабль. Дом стал особенным, стал памятником, стал притягательным. Иногда здесь собираются астраханские поэты и любители поэзии,
Велемир Хлебников, занявший свое место среди русских советских поэтов, здесь, в Астрахани, звучит более выпукло, свежо. И ты лучше понимаешь и ощущаешь его через настроение города и природы. Достаешь с полки томик, и знакомые строки совершенно по-иному раскрывают образ "дервиша", "великолепнейшего и честнейшего рыцаря поэзии". Он возникает человеком с горячо пульсирующей кровью, подлинным "казначеем чернил золотых у весны…"
Хлебников, сам раздумывавший о доле живописца, становится первым учителем сестры. Они были очень схожи. Художник П. Митурич, муж Веры Хлебниковой, писал: "Она напоминает брата. Та же застенчивость, та же сдержанность в словах, отсутствие искусственности, абсолютная правдивость. Стойкая и бескорыстно отдающая себя работе". Стараниями работников Астраханской картинной галереи все, что можно было собрать из ее работ, собрано.
Художница оживляла заколдованную природой лесную жизнь — за простыми извивами дерева замечаешь мускулы прячущегося лешего и лица удивленно-простодушных и мудрых древолюдей. Лесная жизнь — сказочная и реальная.
Вера Хлебникова жила искренне, неровно, импульсивно и, пожалуй, самоотверженно. Писала урывками. Случился у нее в жизни период, когда она была только няней — для сына и престарелых родителей ("они похожи на старые деревья", которые "надо поливать лаской"). Она выхаживала их и месяцами не прикасалась к холсту. Воспитывала сына, заранее утвердившись в мысли, что он станет художником. И это сбылось — он известен нам как иллюстратор, пейзажист, портретист. Это — Май Митурич-Хлебников. Он и помогал Калерии Михайловне готовить выставку. Ее стараниями выставка превратилась в рассказ не только о творчестве, но о жизни целого круга одаренных людей, принесших славу ее родному городу.
Так встретились в галерее два человека — музейный работник и художник. Встретились потому, что оба талантливы — душой, бескорыстным служением искусству. И выставка принесла посетителям музея радость открытия нового художника.
* * *
А теперь еще об одной незабываемой встрече — в Костроме.
Никто не объяснит: почему именно Виктор Игнатьев открыл художника XVIII века Григория Островского. "Высадился" в городе Солигаличе, как на неведомом материке, и счастливо обнаружил. Виктор Игнатьев, директор Костромского музея изобразительных искусств, был уверен: "в недрах" области скрывается изрядное количество неведомых сокровищ живописи. Убеждение не придуманное, а научно обоснованное и продуманное; Игнатьев — сторонник теории мощных традиционных провинциальных школ живописи.
Когда Игнатьев недрогнувшей рукой взялся за разрушающиеся холсты, в душе его уже бурлила сладкая лихорадка ожидания, рожденная природным чутьем и профессиональным предположением. Быстрое логическое умозаключение связало отысканные полотна с двумя портретами, выставленными в экспозиции Солигаличского музея. Игнатьев "увидел", угадал талантливого живописца XVIII века, ибо до реставрации сказать что-либо определенное было невозможно.
Много говорили и писали о средней руки помещиках Черевиных. В суматохе первых дней открытия вознесли Черевиных чуть ли не в самые передовые люди России. Островский же относится к изображаемой фамилии весьма трезво. Без обольщения. Можно сказать, что только благодаря Григорию Островскому мы и вспоминаем это семейство, жившее в XVIII веке. Художник-невидимка, растворившийся в огромном этом веке. Впрочем, судить о личности художника возможно и по портретам, созданным им. Как о человеке острого глаза, свободной мысли и трезвого суждения. На его полотне Черевины — в меру ограниченные и заурядные, с неизбежной долей крепостнической жестокости. Представляется, что Григорий Островский писал портреты не по доброй воле — по твердому и настойчивому заказу.
Был ли он крепостным или просто бедствующим, "домашним" художником — неведомо. Но писал по жгучей необходимости, иначе с какой бы стати ему еще и соседей Черевиных, помещиков? А он ведь добросовестно, старательно воспроизводит их упитанные лица, важно посаженные головы. И лишь когда пишет детей или тех взрослых, которые чем-либо ему приглянулись, кисть его теплеет: из обычного помещичьего обличья проглядывает живой трепетный человек. Во всяком случае, Елизавете Черевиной он явно симпатизировал — неяркий, мягкий, дневной свет рождает движение в лице девушки с широко раскрытыми, искренними, тревожно вопрошающими глазами. На другом портрете мы видим девушку в более зрелом возрасте: еще юной, но уже дамой — и живописец ощутимо теряет к ней интерес, будто сожалея о чем-то несостоявшемся…
В "Портрете молодого мужчины" Островский передает характер деятельный, волевой… И будущего командира костромского ополчения в войну 1812 года — Дмитрия Черевина он изображает довольно смышленым, честолюбивым полумальчиком-полуюношей.
Но если Островский — новое имя в истории русской живописи XVIII века, то такого художника, как Рокотов, представлять читателям нет необходимости. А здесь, в музее, есть и Рокотов. Есть и искрящийся мягким лукавством доброты, обаянием женской прелести портрет розовощекой Евдокии Лопухиной работы неизвестного художника. Перед нами снова неведомое: кто же автор портрета?
Загадочный восемнадцатый век, у которого Виктор Игнатьев отвоевал частицу "суши", озадачивает целой серией новых загадoк. Как мы удивительно богаты и как расточительны! Как нередко "открываем" то, чего не следовало по небрежности ранее закрывать…
В костромском музее организована первая персональная выставка крестьянского сына — Ефима Честнякова. Это уже наш век.
Честь открытия этого имени принадлежит сотрудникам музея Вера Лебедевой и Владимиру Макарову. Виктор Игнатьев лишь взял в руки большую дворницкую лопату-скребок и стал расчищать тропу к несуществующему ныне дому художника.
Ходишь по выставке и задумываешься — что ни полотно, то страница мудрой философской сказки. А фигура художника предстала почему-то огромной среди его словно бы игрушечного и в то же время вполне реального города. Взмахнет рукой — город оживает, мчатся лошадки на колесиках, из диковинных домиков-снопов выходят жители, из леса — звери. А унылый, словно исполняющий служебные обязанности, лесовик бесстрастно несет на могучих руках то ли русалку, то ли просто уворованную девушку, которая не кричит и не сопротивляется, она знает: законам сказки надо повиноваться.
Участвуют в этом сказочном представлении о своей жизни люди, которые жили рядом с художником.
Я слушал поэтический комментарий главного хранителя музея Сергея Палюлина к серии, где изображалась трогательная жизнь Лилинья и Люлиньи, и думал: как согревает душу, как возвышает этот словно бы выдуманный мир, словно бы представляемый, словно бы существующий, мир воспевающий и откровенный. Тесный мир на картинах Ефима Честнякова — ни одного незанятого местечка в картине. Будто не хотел обидеть кого-то, не поместив на своем полотне…
Костромской музей, конечно, "маленький, но милый", как афористично и дружелюбно определила Елена Малягина, реставратор. А мы добавим: маленький, но богатый. Неожиданный Богданов-Вельский, не менее неожиданный пейзаж Богаевского — золотистый, палевый, закатный. И ожиданное "Гулянье" Кустодиева, часто гостившего в Костроме. И отчаянно-синий "Залив" Рериха.
Здесь хранятся работы Кузнецова, Фалька, Кончаловского, Бебутовой, Шевченко, Татлина. А что говорить о запаснике, которым всерьез озабочен Сергей Палюлин: он пока не в силах отреставрировать все потемневшие, попорченные временем картины. И герои 1812 года пока что глядят на белый свет лишь сквозь расчищенное реставратором окошечко…
— Что вы цените в своих сотрудниках? — спросил я Игнатьева.
