И, разумеется, быть того не могло, чтобы в период так называемой эклектики архитекторы не обратились бы к творческому наследию великих итальянцев. Значительная часть зданий Северной столицы, построенных в это время, создана под влиянием архитектуры Ренессанса. «Богом» архитекторов этой поры стал великий Палладио. Роскошные арки, времени стремительной застройки города доходными домами, кажутся прямо перенесенными из-под знойных синих небес Адриатики под серо-голубые балтийские небеса.
Каменные сундуки банков унаследовали проверенную веками монолитность венецианских и генуэзских палаццо. Это тема отдельного интереснейшего разговора, мы же в данном случае ведем речь о декоративной скульптуре, а уж тут рассказа о влиянии мастеров Возрождения, об ассоциациях и прямом почтительном цитировании гениальных творений не обойтись.
Самый показательный пример — небольшое здание на Каменноостровском пр., 48 (угол Карповского пер., 1909 г., арх. М. С. Лялевич). Владелица особняка Мария Константиновна Покотилова (вдова инженера-строителя Д. В. Покотилова) сдавала квартиры внаем[130], так что, грубо говоря, по характеру использования — это доходный дом, с тем он и строился, но стилизован под виллу времен Ренессанса. Отсюда и сводчатые арки, и широкие лоджии, выходившие когда-то не на нынешнюю шумную транспортную магистраль, а на фешенебельную, но почти загородную улицу, по которой в роскошных экипажах, и даже в новинке тех лет — «авто», катили аристократы и «дельцы» на летние дачи, ставшие особенно модными в конце XIX — начале ХХ века. Скорость движения была несравнима с нынешней, и седоки экипажей успевали рассмотреть горельефы над лоджиями и, возможно, узнавали копию творения скульптора и ювелира Луки делла Роббиа (ок. 1399–1482) «Певчие» — мраморную канторию (певческую трибуну) из ризницы собора Санта-Мария дель Фьоре, созданную в 1431–1438 годах.
Л. делла Роббиа. Кантория. Собор Санта-Мария дель Фьоре. Флоренция. XV в.
Кондотьер. Литейный пр., 46
Творчество этого флорентийского мастера, собственно целого клана, целой династии мастеров во многом повлияло на европейскую декоративную скульптуру, и вот, через полтысячелетия было процитировано в неоренессансных зданиях Санкт-Петербурга. Я не оговорился. Копии фрагментов работ Луки делла Роббиа можно не раз встретить на стенах городских зданий (наб. кан. Грибоедова, 69)[131].
Афина. Литейный пр., 46
Кроме того, Лука делла Роббиа первым использовал цветную глазурь для создания полихромной терракотовой скульптуры — новшество, которое он впервые применил в 1441 году при создании табернакля церкви в Перетоле близ Флоренции. В этом произведении он соединил мрамор, бронзу и терракоту, частично глазированную, а частично просто раскрашенную. Начиная с этого времени скульптор много работал в новой технике. Широко известны его многочисленные рельефные изображения Мадонны с Младенцем, где фигуры покрыты белой блестящей глазурью, а фон — матовой голубой.
Три цветных майоликовых так называемых тондо находятся на стене дома (Литейный пр., 62) во дворе — голова Минервы и два портрета — реплики статуй кондотьеров Гаттамелаты и Калеоне.
А еще одна копия горельефа с кантории Луки делла Роббиа неподалеку от дома Покотиловой тоже на Каменноостровском проспекте (подробнее об этом см. «Знак сыновнего уважения и любви»).
Сразу оговорюсь — пока безымянные маскароны. Я ведь не справочник пишу и не путеводитель, а скорее, развернутое приглашение к путешествию во времени и пространстве. И это путешествие полно неизведанного, того, что еще ждет своего открытия. Меня это нисколько не смущает, наоборот, что же это за путешествие, в котором нет погони за тайной и азарта первооткрывателей. Страна каменных горожан полна загадок. Есть десятки интереснейших маскаронов и барельефов, на которых изображен неизвестно кто и непонятно почему. Например, на моем любимом фасаде углового дома на Мытнинской улице и 2-й Советской над гениями у входа и выхода барельеф с детьми, пускающими мыльные пузыри. Почему? Не таясь, отвечаю — НЕ ЗНАЮ! Повторяю, путешествие, в которое я вас приглашаю, — бесконечно, оно не ограничено какой-либо конкретной видимой целью. Хотя, например, было бы замечательно составить фотореестр всех петербургских маскаронов и барельефов. Задача, разумеется, не простая, но насущная и благородная. Сбивают ведь лепнину с фасадов коммунальщики! Все чаще на знакомом фасаде красуется свежевыкрашенное пятно, а то и просто голые кирпичи. Разумеется, для нашей же пользы! Чтобы обветшалый маскарон нам на голову не упал! Все ведь делается для нашей пользы. Городские власти и их подельники ночей не спят в заботе о нашем благополучии, поэтому в городе все стремительно «лучшеет и лучшеет!».
Странно, почему это темные и консервативные петербуржцы вдруг встают стеной, возражая против строительства 400-метрового «газостреба» или против «стеклянной мочалки», предлагавшейся в качестве новой сцены прославленной Маринки, и радуются, когда с Сенной площади убирают «пластмассовую сосульку», призванную изображать дружбу городов-побратимов. Всей душою сочувствуя властям и коммунальщикам, сокрушаясь вместе с ними всегдашнему отсутствию средств в бюджете на ремонт ветшающей имперской столицы, я все-таки страшно радуюсь, что не дали, что взбунтовались и выказали свое несогласие те, кто любят свой город.
Вот эта книга для них! Это мой вклад в оборону Петербурга-Ленинграда. Для того, чтобы любить еще сильнее и знать о нем побольше! Распутывать замысловатые тайны, которые оставили нам прежде жившие поколения и выдающиеся мастера. А с загадками-то бродить по городу гораздо интереснее! Никакой детектив не сравнится! Изнемогая от уголовников, ментов и тайн телесериалов, предлагаю поискать, сравнить и догадаться, кто это за юноша, похожий и на А. П. Чехова, и на всех интеллигентов «шестидесятников» сразу на фасаде дома. Это явно портрет. Чей? Парный ему маскарон дамы — его современницы с лентой на лбу можно еще как-то посчитать Деметрой эпохи эклектики, но мужчина-то никак ни в какие каноны не вписывается. Причем эти парные горельефы повторяются и по другим адресам. Что они значат? Не знаю! Поживу подольше — узнаю обязательно! Поскольку, однажды начавши беседы с каменными горожанами, остановиться невозможно. Вообще ротозейство — это навсегда! Но как захватывает и как отвлекает от всяких житейских глупостей!
А это кто? Боюсь поверить! Неужели булгаковский Иешуа? Не может быть! А собственно, почему? Одним словом, вперед! Ходить, никакой другой способ путешествия нам в данном случае не подходит, глазеть, задирая головы, искать книги в библиотеках, копаться в Интернете и разговаривать, разговаривать с себе подобными, с людьми. Слава богу, их много и, надеюсь, станет больше!
Пентада, пентакль (от греч. пятиугольное начертание) — один из самых распространенных магических символов в европейской культуре, представляющий собой равноугольную пятиконечную звезду, иногда включаемую в пятиугольник.
Впервые появившаяся у пифагорийцев пентаграмма была символом вечной молодости и здоровья и, вероятно, неким опознавательным знаком. Она может быть рассмотрена и как символ одухотворения жизни и всей природы в целом.
В христианско-тринитарной символике пентаграмма представляет собой пять ран Христа или, в более изощренном прочтении, световое постижение двух великих мистерий веры: Троицы и двойственной природы Христа (Человек — Бог). Второе толкование очевидным образом связано с «числовой» транскрипцией двух мистерий: три плюс два равно пяти лучам пентаграммы. В белой магии пентаграмма представляет собой человеческий микрокосм, пять оконечностей тела и пять его тайных центров силы, которые она претендует пробудить ото сна. Тогда как в черной магии пентаграмма в перевернутом виде является символом сил преисподней.
Алхимическое толкование пентаграммы было дано бароном Чуди в его эссе «О пламенной звезде, или Обществе франко-масонов» (1766), где он отождествлял ее с «квинтэссенцией». Последняя, по мнению алхимиков, обладает властью преображать материю и, следовательно, является ядром, получаемым в результате алхимических операций благодаря целой череде дистилляций. У масонов «пламенная звезда» символизирует человеческий гений, понимаемый ими как Луч Божественного Света.
Пентаграмма служит символом херувима Иезекииля, управляющего четырьмя реками Эдемского сада, а также олицетворяет Афину Палладу, Венеру, Немезиду и Афродиту.
