Алексей Иванов
Быт гладиаторов.
О книге Светланы Федотовой «Молотовский коктейль»
Надо уважать свою историю, какой бы она ни была. Это прописная истина. Однако стоит честно признаться: история нас уже достала. Особенно история ХХ века. Надоело трепетно внимать Солженицыну, печальнику Руси из поезда Би-Би-Си. Надоело слышать «плач о погибели Русской земли» в исполнении монетизированных льготников. Надоело не потому, что мы неблагодарны, и не потому, что «все ложь». Утомила история «на сдачу». Мы размахиваем империями, отстаивая свое право проезда в городском автобусе за три рубля, а не за пять. История от этого девальвируется. Ведь история – тоже капитал, подверженный инфляции. И она превращается в набор штампов. Они захватаны потными пальцами, как бывалая колода карт. А этими картами нас уже сто раз ошельмовали шулера. И потому карты годятся лишь на то, чтобы постмодерн раскладывал из них свои причудливые пасьянсы, от которых и «Камасутра» отдыхает.
Так стоит ли рисковать и вновь вступать в игру? Оказывается – да. И теперь шампанское пьет Светлана Федотова.
В ее книге очерки о «героях» Перми 30-70-ых годов. Здесь нет реляций о свершениях, здесь – личности и жизнь. Очерков восемь, а судеб куда больше. Увесистая «широкоформатная» книга-альбом стилизована в советском духе: эдакое переходящее Красное знамя. В памяти сразу всплывают уже подзабытые и раритетные альбомы-презентации «Пермская область – съезду КПСС»…
Но оформление книги интересно не стилизацией, а подбором фотографий. Их много. Это даже не иллюстрации, а подлинный видеоряд эпохи. Гипнотически-притягательны лица людей: крепко слепленные, словно отчеканенные временем. На этих лицах нет сомнений и рефлексий. Это люди-барельефы: чугунная стать победителя, выпуклая грудь генерала. Что в 30-ые годы, что в 70-ые… Но у несгибаемых борцов сталинского времени какие-то прозрачно-отрешенные, глубоко посаженные глаза, скульптурные подбородки и скулы, а лики партийно-хозяйственных бонз времен развитого социализма уже тяжелеют моржовыми, барскими складками от привычки к власти и уверенности в силе. Преемственность обеспечена прической, унаследованной Брежневым от Шарикова: волосы заглажены назад; оголены широкие, крепкие лбы, словно продемонстрирован масштаб и чистота помыслов.
А за бронзовыми лицами, параллельно – город Молотов, город Пермь. Хибары, заборы, грязь, сугробы, низкое небо, грузовики, чехарда косых столбов с провисшими проводами… Словно какое-то проклятие трущобности тяготеет над нашим городом. Даже помпезные дворцы, даже новостройки 50-ых годов несут в себе этот неистребимый генокод неухоженности, случайности, временности. Почему от пермских «першпектив» всегда ощущение, что они выстроены не на своем месте, «лишь бы отвязаться», «потому что приказали»? И они ветшают сами по себе – абы как, без благородства, будто мы, жители, собираемся здесь домотать срок – и прочь отсюда…
Парадоксальное сочетание дворцов и трущоб, слова и дела, целей и средств. Какой-то ампир-сортир… И в судьбах героев книги выявляются слагаемые этого архетипа. Начало эпохи – «актив», «паек», «стройзона»; финал – «пленум», «президиум», «лауреат»… Колыма и Капитолий, блатняк и патрицианство – несовместимые вещи. Что их сцепляло друг с другом?
Наверное, нам уже не понять, как нашим старикам не понять нынешнее добрососедство мата и МХАТа. И книга Светланы Федотовой тоже не дает ответа. Но зато она очерчивает контуры экзистенциальной полыньи, в которую этот ответ провалился.
Ведь все они были гладиаторами – кентавромахией ГУЛАГа и Колизея. Гладиатор Морзо срубил гладиатора Побережского и получил вольную. Пал гладиатор Сафронов. Уцелели, но были отправлены надсмотрщиками на дальние плантации гладиаторы Гусаров и Изгагин. Не предав традиции, свою школу завел гладиатор Коноплев. Кто-то прошел свой путь ярко и достойно, а кто-то – в общей шеренге. Кто-то наносил удары, кто-то гибко уклонялся. Но ради чего? Трибуны-то пусты.
Ради того мира, в котором сейчас живем мы? Нет, это демагогия. Наверное, даже кровавый Морзо желал нам чего-нибудь получше. Наш мир – это побочный продукт их деятельности. За него – спасибо. Могло быть и хуже. Но что стояло главной целью?
Очерки Светланы Федотовой – это неявная констатация изначального постмодернизма советской жизни. Чапаев-то был, но остальное – пустота. Полынья смысла. Зачем в нее сбросили расстрелянного директора Иосифа Побережского? За что в нее упал летчик Сергей Сафронов, сбитый своими же ракетами тогда, когда шпион Пауэрс уже в безопасности болтался на парашюте? Или что созидательного совершила отважная, умная и красивая женщина Вера Балкова? Изобрела супер-пупер взрывчатку, орудие разрушения? Есть ли ответ на эти вопросы? Николай Гусаров, отставной секретарь обкома, в своих мемуарах пытался их «озвучить» - а рука автоматически переписывала передовицы партийных газет.
Может быть, из-за потребности в этом ответе наших бар и тянет к народу (это называется «народолюбие по-русски»)? Конечно, тянет-то обычно только к внешним формам народной жизни: баня с бабой, огурчик под водочку, рыбалка на зорьке… До езды в трамваях демократизация бар не снисходит. Но нелепо представить, скажем, Авраама Линкольна, тоскующего по оставленному им топору лесоруба. А вот наши бонзы тоскуют «по корням».
По-крестьянски незамысловатый секретарь обкома Гусаров ходит по квартире пьяный и в подштанниках, млеет перед молоденькими артистками театра. По-мужицки запросто «тыкает» всем директор Изгагин. Другой секретарь обкома, Борис Коноплев, с обстоятельностью сельского старосты вникает в проблемы простых пермяков… Такие черты не просто органичны этим людям – они еще и педалируются, а потому и остаются в памяти свидетелей. Там, в недрах исконной жизни, еще был изначальный, неистребимый общинно-родовой смысл. Пусть примитивный, но смысл. А интеллигентское самостояние советской партхозэлиты смысла не имело. Это сейчас такой смысл появился – правда, сформулирован он был еще триста лет назад, когда Акинфий Демидов внятно объяснил ситуацию своему племяннику: «Моему карману родни нет!» А в советскую эпоху смысл был заменен заданиями партии и правительства, наказами съездов. Партхозгенералам лично для себя подсознательно приходилось искать этот смысл в уже утраченной ими «народности»: или воображать себя деревенщиной, «тыкая» направо и налево, или строить вокруг себя не коммунизм, а большую деревню, в которую и превратился город Пермь при секретаре Коноплеве. Смысл ушел из деяний, а его эрзац извратил быт гладиаторов.
Конечно, Светлана Федотова не упрощает образы своих героев до подобной схемы. Но все-таки авторский талант отбора фактов отбрасывает на людей тень этого ГУЛАГовского скелета. «Смысла не было», как нет города Молотов, государства СССР и новой исторической общности людей «советский народ». Отсутствие смысла и есть та главная Военная Тайна, которую Мальчиш-Кибальчиш не выдал буржуинам, потому что и сам не знал. А полынью тайны сикось-накось замостили фонограммой идеологии.
Порою люди проваливались сквозь эту «фанеру». Ухнул в эту полынью Владимир Гусаров. Он решил, что ему такие вымостки над полыньей не нужны, потому что он сын секретаря обкома. Оказалось – нужны. И без них – падение, пучина пьянства, истерик и злости. А бывало, что мостки не выдерживали тяжести беды. И Анна Сафронова, вдова бессмысленно погибшего летчика, чтобы не утонуть, вышла замуж за товарища мужа вопреки традиции верности павшим героям. Традиции высокой, гордой и очень приятной, потому что она всегда жестока за чужой счет.
Наиболее шаткими эти мостки над полыньей оказались в войну. В ледяной полынье пермской эвакуации волком выл художник Александр Родченко. Для него наш город стал адом. Но ведь Пермь не была виновата, только вот сам Родченко этого не понял. Не понял так же, как и причину, по которой избегает его старый друг Василий Каменский. Каменский – миф Перми. Наивные библиотекарши и сейчас рассказывают о поэте-футуристе, актере и бунтаре, первом пермском авиаторе. А реальный Каменский десятилетиями гнил заживо в своей Троице, когда остался без энергетической подпитки московской богемы и увидел себя трезво: без таланта, без шумных друзей, без свободы, без семьи. Он не хотел показывать себя Александру Родченко, вот и убежал. Он уже давно не барахтался в полынье, а безвозвратно утонул.
Так что, наверное, сейчас нет резона плакать об отсутствии национальной идеи, о деградации общества, о разброде умов. У нашего времени нет права считаться трагедийным. В страшную полынью мы провалились уже давно. Тогда, когда в ход нашей истории бросили самодельную гранату – бутылку с «молотовским коктейлем».
Еженедельник «Новый компаньон» (г.Пермь), 19 июля 2005 г.
