Время превращает один жанр в другой. Каждое время, переставляя, выбрасывая или сохраняя то, что осталось от предшествующей эпохи, одни жанры бережно ставит на видное место, другие запирает в сарай. Послереволюционная эпоха одно из лучших мест предоставила историческому роману.
В романах Тынянова исторические герои действуют по историческим законам, и поэтому его герои не приходят в историческое событие на всем готовом, а сами это событие создают. Тынянов показывает, как возникает и как развивается событие.
Герои тыняновских книг — люди социально обязанные, подданные истории. Писатель понимает, что человек не только отбывает историческую повинность, как плохой солдат воинскую; писатель думает, что человек сам воздействует на историю. И чем более он значителен, тем сильнее это воздействие.
Различны и противоречивы взаимоотношения человека и истории в книгах Тынянова. Но писатель проверяет временем события и видит, как то, что подчас казалось истинным, единственным и важным, познанное историческим опытом, оказывается мелочным, суетным и пустым. Может быть, поэтому Тынянову удалось избежать отвратительных ошибок, которые в таком количестве и с такой охотой делали его товарищи по перу, а также по другим отраслям знания.
Писатель не обольщен балами и раутами истории.
Он соединяет историю с социальным опытом, и этот опыт ведет счет исторической суетности, мелочному тщеславию, копеечному престижу, жалким обидам, минутному успеху, политическому самодовольству, желанию отличиться, дурному характеру, шовинизму, жестокости, упрямству, разнузданности, национализму и преувеличениям.
И тогда остаются эпохи, события и люди, обладающие высокой историчностью мышления, осторожностью, смелостью и широтой, умением владеть собой и умением в опытах быстротекущей жизни видеть результаты своих поступков.
За годы, прошедшие с тех пор, как были написаны книги Тынянова, литература приобрела большую и разнообразную историческую осведомленность. Время взвешивает явления и определяет их истинный вес. Взвешивание сделало некоторые исторические явления неожиданно легкими и пустыми. Как много еще предстоит взвешивать, переоценивать и уценять. Путь писателя этого века был трудным, а иногда и противоречивым, но это был путь человека, не прятавшегося от времени и остро чувствовавшего историческую предопределенность своего века. Он был одним из многих хороших русских писателей. Но, кроме этого, он был человеком, который никогда не обманывал себя и никогда не обманывал других. Среди многих хороших писателей он был не часто встречающимся исключением: он был чистым человеком. Юрий Николаевич Тынянов обладал редким умением не отделять книги от жизни, редким и счастливым умением видеть в книгах опыты быстротекущей жизни. Он был человеком, для которого «книги становятся тем, чем были, — людьми, историей, страной»[50].
Это была повесть о человеке, который в «Росписи государственным преступникам, приговором Верховного Уголовного Суда осуждаемым к разным казням и наказаниям» значился: «Коллежский асессор Кюхельбекер. Покушался на жизнь его высочества великого князя Михаила Павловича во время мятежа на площади; принадлежал к тайному обществу с знанием цели; лично действовал в мятеже с пролитием крови; сам стрелял в генерала Воинова и рассеянных выстрелами мятежников старался поставить в строй» [51].
Шесть месяцев просидел в Петропавловской крепости государственный преступник № 9 раздела II о «Государственных преступниках первого разряда, осуждаемых к смертной казни отсечением головы» коллежский асессор Кюхельбекер, слыша в каждом шорохе смерть.
Потом «по уважению ходатайства его императорского высочества великого князя Михаила Павловича»[52] государственного преступника Кюхельбекера было решено «по лишении чинов и дворянства сослать в каторжную работу на двадцать лет и потом на поселение»[53]. Государственный преступник № 9 первого разряда коллежский асессор Кюхельбекер, прежде чем попасть в каторжную работу в Сибирь, отсидел десять лет в одиночках крепостей Петропавловской, Шлиссельбургской, Динабургской, Ревельской и Свеаборгской.
Люди в романе не встречаются, а сталкиваются друг с другом, любят и ненавидят и убивают — часто и много.
Нищета и несчастья, непризнанность и неприязнь, неприютность и неприкаянность всю жизнь преследуют Кюхельбекера. «Жизнь выметала Вильгельма, выталкивала его со всех мест»[54].
Верстовые столбы, полосатые и одинокие, как арестанты, мелькают на его пути. На российских равнинах холмы похожи на фельдъегерские треуголки. Бегут навстречу ему холмы, фельдъегерские треуголки…
Из Петербурга в Берлин, из Берлина в Веймар, из Веймара в Париж, из Парижа в Вилла-Франка и опять в Петербург. Из Петербурга в Москву, из Москвы во Владикавказ, из Владикавказа в Тифлис и опять в Петербург.
Из Петербурга в Смоленск, из Смоленска в Закуп, из Закупа в Москву, из Москвы в Петербург…
В коляске, верхом, в карете, в кибитке, в обитом лубом возке, в легкой итальянской гондоле, в трюме тюремного корабля, в фельдъегерских санках, в арестантской телеге едет сухощавый сутулый человек, росту высокого, с глазами навыкате, с кривящимся ртом, человек, которому ничего не удавалось, — Вильгельм Кюхельбекер, поэт, драматург, прозаик, переводчик и критик.
Из Парижа его высылает полиция. Из Тифлиса выгоняют за дуэль с человеком, который по тайному предписанию министерства должен был с ним покончить. Из Закупа отъезд его был похож на бегство. Из Петербурга «вследствие некоторых причин» его отправляют в «беспокойную страну». «Беспокойная страна» — Грузия, и его отправляют, полагая, что оттуда он уже не вернется.
В Вилла-Франка его едва не утопили. На Кавказе он чудом спасся от чеченской пули. В Петербурге его приговаривают к смертной казни.
Его путь на Петровскую площадь был естественным путем человека, которого гнала судьба, который «готов был ежеминутно погибнуть», «жаждой гибели горел» и чувствовал, «что жить так становится невозможно».
Тынянов показывает, что случайностью было не то, что Кюхельбекер оказался на Петровской площади, а то, что он лишь за месяц до восстания был принят в тайное общество. Он показывает, что человек идет на Петровскую площадь, не выбирая, идти или не идти, а вынужденный идти. И сам этот человек знает, что в его поступках больше, чем собственного выбора, вынужденности. Он знает, что «только Николай Павлович да холоп его Аракчеев полагают, что карбонарии зарождаются самопроизвольно. Царь сам их создает». Тынянов написал роман о том, как история вынуждает людей действовать не самопроизвольно, а в строгом соответствии с ее требованиями. Личная и общественная судьбы в романе совмещены.
«Ничего не удавалось — отовсюду его выталкивало». Жизнь не пускала осесть на месте. Он стал уставать от скитаний по большим дорогам.
Из Минска в Слоним, из Слонима в Венгров, из Венгрова в Ливо, из Ливо в Варшаву трясется в лубяном возке, запряженном парой лошадей, человек, который знал, что «он должен сгореть», что «он должен погибнуть, но так, чтобы жизнь стала после, в тот же день другая», человек, который перед этим совершил самое важное и самое короткое из всех своих путешествий: с Исаакиевской на Петровскую площадь.
На Петровскую площадь его привели не случайность, не обреченность, не судьба и не минутное увлечение.
Путешествия Кюхли начались давно.
Первое свое путешествие он совершил, когда ему было тринадцать лет, и толкнула его в путь верность клятве, которую он дал. Путешествие оказалось коротким и неудачным. О неудаче он будет помнить долго.
Кончен лицей. Кюхельбекер в Петербурге.
Снова пришла пора уезжать. Потому что его гнали нищета и насмешки, потому что начала болеть грудь и стало глохнуть правое ухо, потому что от тоски и отчаяния он перестал посещать службу, отказался от журнальной работы и запустил уроки.
Он уезжает в Европу. Глава, в которой говорится о том, что пришла пора уезжать, заканчивается скорбной строкой о «новом изгнании». Но следующая глава называется «Европа» и начинается словами: «Свобода, свобода!»
Перед отъездом он написал в альбом женщины, которую любил и которая его обманула, несколько слов о себе: «Человек этот всегда был недоволен настоящим положением, всегда он жертвовал будущему…»
А в то время, когда он путешествовал по Европе, император Александр получил крайне неприятную записку. Записка была от человека, которого император «не очень любил», но которого очень любил его брат Николай. Она была написана молодым генералом, пленявшим женщин добротой, сиявшей в его голубых глазах. Звали молодого генерала Александр Христофорович Бенкендорф. В записке с раздражающими подробностями было рассказано о том, что «завелось в России какое-то весьма подозрительное тайное общество». «Общество… было откровенно разбойничье, политическое, с очень опасными чертами, с какими-то чуть ли не карбонарскими приемами…» Карбонарских приемов император терпеть не мог. Кроме прочего, в записке был упомянут некий Кюхельбекер, «молодой человек с пылкой головой, воспитанный в лицее». Император вспомнил: тот самый, о котором писал министру внутренних дел Кочубею полусумасшедший Каразин, приводя возмутительные стихи этого немца.
