— Это тебе от месткома. Масло, печенье, лимончик, варенье клюквенное… Кисленькое оно, приятное. А это, — он вытащил насквозь промокший кулек, — твои подружки с товарного двора, Ольга и Варвара, печеных яблочков прислали. Шлют привет и велят поскорее поправляться.
У Клавдии задрожали губы.
— Дедушка Потапов, как же они обо мне вспомнили? Ведь я их и не знаю почти.
Старик строго посмотрел на нее через очки и ничего не ответил.
Она виновато покраснела.
— Дедушка, — сказала она робко, перебирая свертки. — Напрасно вы беспокоились, тратились. Мне ничего не надо.. Вот только я хотела вас спросить: не узнаете ли вы, как там мои дочки. Я вам адрес сейчас напишу.
— Фу ты! — сердито сказал Потапов. — Прах ее бери, память какая стала. Ты, Клавдия, адрес мне не давай, я его и сам знаю. А дочки твои благополучны, устроены как нельзя лучше. Старшую мы отправили в детский санаторий на все лето, а меньшую — в круглосуточные ясли. И не сомневайся, живы, здоровы. Вот сама поправляйся скорее.
— А быстро как вы управились, — заметила Марья Тарасовна. — Мы ведь только вчера вечером телеграмму вам отбили.
— Какую телеграмму? — удивился Потапов. — Разве что случилось? Никакой телеграммы я не видел.
— Да как же, — настаивала Марья Тарасовна, — вашему партийному секретарю послали телеграмму насчет ее детей.
— Не видал такой телеграммы, — повторил Потапов. — Может, секретарь и получил. А зачем было посылать? Мы и без телеграммы соображаем. Детей это он устроил, а мне вот поручил поехать, навестить, спросить, не надо ли чего?
— Бросили все, — шепнула Клавдия. — Из-за меня без выходного остались.
— Эка! — сказал Потапов. — Не я — так другой поехал бы.
Он засмеялся, и по всему лицу его разбежались веселые, добрые лучики.
…Когда гости ушли, Клавдия встала, накинула халат и подошла к Марье Тарасовне.
— Тетя Маша, угощайтесь, пожалуйста, — сказала она, протягивая мокрый кулек. — Возьмите яблочко.
Марья Тарасовна молча посмотрела на нее поверх очков и взяла яблоко.
Клавдия обошла с кульком всех соседок, и никто не отказался. Выбросив пустой кулек, она облегченно вздохнула и улеглась в постель.
Густели за окном темноголубые сумерки, а свет зажигать не хотелось. Так и лежали в полутьме, перебирая в памяти впечатления прошедшего дня. Слабо пахли ландыши на тумбочке Анны Андреевны.
Марья Тарасовна смотрела в окно. Она видела, как одна за другой в небе загорались крупные, свежие звезды, видела верхушки деревьев, ставшие угольно-черными. Косынка ее сбилась набок, строгость с лица исчезла, и оно стало добрым, умиротворенным и даже как будто помолодело.
«Славный старичок, — думала она о дедушке Потапове. — Правильный. Не нужно было телеграмму посылать… Хотя нет, — мысленно поправилась она, — нужно было. Пусть знают, что и в больнице есть, кому позаботиться. Да и Клавдия успокоилась, а то плакала бы всю ночь». Она добродушно покосилась на соседнюю кровать. «Ишь, уснула, перестала рюмить».
А Клавдии в полусне мерещился дедушка Потапов. Сквозь дрему она слышала, как он журил ее за то, что она не написала заметку в стенную газету, а она, смеясь, уговаривала его не сердиться: «Напишу я, напишу». Потом пришли Ольга и Варвара обе плечистые, загорелые, веселые. Засмеялись и превратились в дочек — Валюшку и Наташу. Они гладили ей голову своими ручками. Ручки были маленькие и ловкие. Клавдии стало очень весело, очень хорошо и спокойно на душе, и, умиротворенная, она заснула крепким и глубоким сном.
Неблизкий край родной России,
Степной, ковыльный, тихий край,
На целине твоей впервые
Заколосился урожай.
А было: вьюга била в лица,
Шли по сугробам трактора.
А в той степи, как говорится,
И ни кола, и ни двора.
Весна и солнце нам открыли
Так много неба и земли,
Что мы по компасу водили
Свои степные корабли.
И я внезапно стал счастливым,
Не отрывал от поля глаз,
Увидя всходы в первый раз
С их нежно-палевым отливом.
Плоды своей работы вешней
Работой летней сохранив,
Мы согласились:
— Климат здешний
Хотя суров, но справедлив.
Тех, кто очень волновался,
Подбодрял усталый врач.
Ночью в комнате раздался
Самый первый детский плач.
Мать с отцом, конечно, рады —
Свой, ведь, кровный, как никак,
И наследник всей бригады,
И потомственный степняк,
Только утро наступило, —
Поздравленьям нет конца,
Хоть выстраивай в затылок
Всю бригаду у крыльца.
Кто-то к дому на трехтонке
Люльку первую привез.
К полдню весть о том ребенке
Облетела весь совхоз.
По земле метались вьюги.
Мальчик спал спокойным сном,
Но по всей степной округе
Знали к вечеру о нем.
Вся степь в проталинах — пришел зимы конец.
Ручьи звенят о том, как хорошо в апреле.
К нам на вагончик прилетел скворец
И начал рассыпать свои лихие трели.
Послушал я его. И грустно стало вдруг,
И стало радостно от этих песен вешних.
А бригадир вздохнул: — На тридцать верст вокруг
Ты здесь не встретишь ни одной скворешни.
Пусть мне, друзья, уж не двенадцать лет, —
Я доску притащил, принес топор с пилою:
Коль детворы у нас пока в совхозе нет,
То на часок мы сами стали детворою.
Анатолий Головин
СТИХОТВОРЕНИЕ
Не забываешь ли порой,
Что мать с тобою дышит рядом?
Порой ее укор прямой
Встречаешь отчужденным взглядом,
Встречаешь дерзостью совет,
Что благодарности достоин,
И горько, что ты с этих лет
Самонадеянно-спокоен.
А мать останется всегда
Такой —
Заботливой и нежной.
Пройдут года, еще года
В висках пыльцой осядут снежной.
И одинокая весь век
Тебя лишь будет ждать у двери.
Как трудно матери поверить,
Что сын — никчемный человек!
Небосвод был необычно светел,
Отцветали вишня и сирень,
Я случайно двух подружек встретил
У завода в тот погожий день.
И спросил у той, в китайской блузке:
— Как у вас на родине дела?
Мне она ответила по-русски,
Что давно в Пекине не была.
И за плечи волосы откинув,
Продолжала: — Расспросите вы,
Надя вот недавно из Пекина,
Я же здесь проездом из Москвы.
Разговор прервав на середине,
Прогудел раскатисто гудок,
И о том, как жизнь идет в Пекине,
Я узнать у девушек не смог.
Над проспектом тихо плыло лето,
Шли они, одна другой под стать,
И подумал я, что дружбы этой
Никому вовек не разорвать.
Вновь звенит капель. И по округе,
Будто вторя птичьим голосам,
Побежали к пойме, друг за другом,
Ручейки по пашням и лесам.
Закружился ветер озорливый,
У девчонки кудри растрепал,
И, качая ветви старой ивы,
Прошумел у окон и пропал.
А она, косынку поправляя,
Терпеливо с кем-то встречи ждет
И, сама весну напоминая,
О весне вполголоса поет.
I
Сквозь сон, утреннюю дрему он слышит ласковый голос матери:
— Вставай, Костя, время…
Материнская ладонь некоторое время еще покоится на светловолосой голове сына: какие мягкие волосы, нисколько не погрубели с годами!
Константин Хабаров быстро, одним броском, отрывает от постели свое ловкое тело, бежит в ванную и с удовольствием подставляет голову и плечи под студеную, скрученную в жгут водопроводную струю.
В столовую он входит свежий, с ощущением приятной утренней бодрости.
— Доброе утро, мама! — весело приветствует он Варвару Артемьевну, успевшую приготовить горячий завтрак для сына.
Вот уже тринадцать лет провожает она его на завод то в утреннюю, то в вечернюю, то в ночную смену. И ни разу за все эти годы сын не ушел из дому не покормленный. Даже в самое трудное военное время Варвара Артемьевна каким-то образом умудрялась так растянуть скупой продуктовый паек, чтоб каждый день была в доме горячая пища.
