А с другой стороны вот – какие «Воспоминания старушки»:
Ах, – и я была когда-то молода
И слыла в селе красавицей тогда!..
Как пойду, бывало, павой в хоровод,
Мною весь честной любуется народ..
Парни-молодцы, как мухи к меду, льнут
И проходу красной девке не дают.
Только слышишь: Марфа, спой да попляши!
У те голос, у те ножки хороши!..
Кто орешков, кто гостинцев мне сулит,
Кто колечком, кто платочком подарит, —
А Степан – лихой, удалый молодец,
Заручил меня, младую, под венец…
Под венцом я рдела, словно маков цвет,
Говорили: краше девки в свете нет…
А теперь – где ты, скажи, моя краса?..
Поседела темно-русая коса;
По селу едва-едва брожу с клюкой, —
Одолела старость с хворостью лихой, и пр.
И опять – с одной стороны, сетования на порочность всего мира:
Нас обуял корысти дух лукавый,
Его рабы, – мы с самых юных лет
До гроба ищем тленных благ и славы,
Как будто в нас души нетленной нет, и пр.
А с другой – восхищение женским локоном и рассказ о поцелуе, «полном неги безмятежной». Да еще это бы не беда, – хотя, конечно, и локон подходит к разряду тленных благ. Ну, да уж положим, что им еще можно утешаться, потому что волосы все-таки не так скоро истлеют, как остальные части тела… Но ведь дело в том, что г. Бажанов в своем пристрастии к локону заходит уж слишком далеко. Он восклицает:
Ты один души томленье,
Думы скорбные мои
В грустный нас уединенья
Услаждаешь, дар любви!
Эти стихи находятся в совершенном противоречии с назидательным настроением г. Бажанова, их нельзя признать законными детьми его пуританской музы. Один локон услаждает его томленье и скорбь! Каково это вам покажется? Как будто этот локон – нетленный! Как будто нет для человека высших утешений!
Как будто в нас души нетленной нет!..
Точно так же не можем мы помирить следующих противоречий музы г. Бажанова. В стихотворении «1-е января 1858 г.» он бросает высокоблагородные и нравственные обличения в лицо развратному свету. Здесь он говорит, между прочим:
Прошла гроза, – мы весело, беспечно
Проводим дни в забавах и пирах,
Всем жертвуя для жизни скоротечной,
Изгнав из сердца стыд и страх.
А между тем, при таком обличительном направлении, г. Бажанов занимается воспеванием того, как молодая немка Мальвина поджидает молодого француза Проспера, который к ней,
Забывая покой,
В час безмолвный, ночной,
На свиданье любви поспешает…
Для всякого другого это было бы ничего; но г. Бажанову – непростительно! Конечно, поэт может проникаться сатирическим духом и изображать пустоту и разврат света очень ярко. Поэтому мы не упрекаем в нескромности, например, пьесу «Выбор жениха», в которой невестою предпочтен всем седой князь,
В крестах, в звездах,
На костылях.
Здесь мы видим тот же дух, который внушил поэту следующие грозные стихи против звезд (в стихотворении «Звездочка»):
Так забудь же мириады
Звезд блестящих и больших
И тоскующие взгляды
Отврати скорей от них…
Им понятны наслажденья,
А печаль для них чужда;
В них участья, сожаленья
Не найдешь ты никогда…
Такие строго обличительные стихи совершенно соответствуют общему направлению поэта, и за них можно только хвалить г. Бажанова. Но когда он утешается тленным локоном и с наслаждением рисует сцену ночного свидания француза Проспера с немкой Мальвиной или представляет игривую амуретку корнета с Наташей (в стихотворении «Мать и дочь»), – то нельзя не упрекнуть его музу в легкомыслии и в измене тем убеждениям, которые должны бы лежать краеугольным камнем всей поэзии г. Бажанова. Возвышенный строй его лиры дал нам такие стихотворения, как «Молитва», «Крест», «Не ропщи», «На кончину императора Николая I», «Печаль и отрада России» – стихотворение, не уступающее высотою чувствований известному произведению кн. Вяземского «Плач и утешение».{3} В этой сфере, собственно, и должен был бы оставаться г. Бажанов, и тогда мы почти не имели бы возможности упрекнуть его. Но, к сожалению, слабость природы человеческой превозмогает силу самых крепких пуританских убеждений. Резвый купидон – говоря мифологически – увлекает самого Зевеса-громовержца; не мудрено, что он и г. Бажанова увлек к сочинению игривых стишков о тленном локоне, принадлежащем, может быть, той самой немке Мальвине, которая «в час ночной» поспешала на свидание с французом Проспером… Что делать? Эротические расположения овладевают, верно, и суровыми пуританами, подобными тому, каким выставляется г. Бажанов в своих возвышенных стихотворениях. Не будем судить за это слишком строго: говорят, что от стрел купидона никто не может укрыться, и в доказательство указывают даже на г. Розенгейма.{4} Уж какой, кажется, обличитель, – а и тот писал эротические стишки еще почище (не по языку и не по стиху, впрочем), чем г. Бажанов. Притом же – что нападать на г. Бажанова, когда он сам уже осудил так строго свою нравственность на первой же странице своей книжки:
Гори ясней, моя лампада,
Молись теплей, душа моя…
Я раб страстей, стяжанье ада, —
И вечных мук достоин я…
Смотрю в жизнь прошлую с боязнью;
В ней тщетно добрых дел ищу;
И, как преступник перед казнью
Томлюсь, страдаю, трепещу…
Моя душа охолодела,
Не внемлет истине святой,
Живая вера оскудела,
И с ней сокрылся мой покой…
Бедный г. Бажанов! Хоть бы пришел к нему тот утешитель, который поет г. фон Лизандеру:
Спи, бедный, спи!
Усыпленье сердечное —
Лучшее благо сердцам!.. и пр.
Стихотворения г. Александрова тоже нуждаются в подобном утешителе, ибо автор их – необычайный страдалец. Половину книжки занимает рассказ о некоем господине Задорине и о его дочери Эмме, которую поэт, как отважно называет себя г. Александров, рисует с большой любовью, с отступлениями вроде следующего:
Но, к счастью, ни умом,
Ни душою старшая ее дочь Эмма
Не была похожа на свою мать.
Но я вижу, что вы начинаете терять
Терпение, что так вяло идет к концу поэма.
Я надеюсь, что вы не будете бранить поэта
За неправильное названье это;
Тут поэмы нет нисколько,
А просто это один рассказ,
Которым хотел я вас
Занять на час. И только…
И оттого так назвал,
Что я рифмы к Эмма не сыскал.
В этих-то отступлениях, которые уже сами по себе составляют страдание, равно как и вся поэма и даже вся книжка г. Александрова, беспрестанно встречаются такого рода жалобы:
Теперь нигде отрады не нахожу
И, как путник заблудившийся, брожу
Меж ненавистных мне людей,
Меж пошлых и холодных богачей, и пр.
Или:
Давно погибли мои надежды и мечты,
Жизнь моя полна душевной пустоты;
Я теперь живу воспоминаньем одним, и пр.
В одном из мелких стихотворений г. Александров также жалуется:
Время юности живой
Промчалось быстро от меня,
С глубокой, мрачною тоской
Теперь ни на миг не расстаюся я;
Страдания и мучения больной души
Меня тревожат часто среди ночной тиши…
В другом стихотворении объясняется:
Давно во мне уснули страсти
Сном холодным мертвеца,
И глубокие морщины избраздили
По всем направленьям лицо;
Холод, голод и многие напасти
Душевный жар истощили… и пр.
В стихотворении «Дума» говорится:
С глубокой думою сижу я под окном;
И все я думаю только об одном:
Что я лучшие движенья сердца утратил
Бесплодно, и святые чувства я растратил
В тяжком и позорном бездействии и сне…
Вот начало стихотворения «Ожидание»:
Холод, голод и нищета,
От погибшей юности мечта
Мои спутники до гроба.
Порой тоска, ненависть, злоба
Меня в жизни сопровождают,
Часто быструю радость отравляют…
И так далее, – все одно и то же… Страдание, да и только! Мы сочли нужным прежде всего указать на это читателям, потому что автор в одном месте говорит:
Ты меня опрометчиво не проклинай,
Лучше ты мои страдания узнай…
Конечно, страдания г. Александрова не могут иметь особенной важности и интереса для публики; но столь настойчивое напоминание собственных страданий заставило нас подумать о причинах, по которым страдал г. Александров. Мы предались было даже мечтаниям вроде тех, каким предавался Павел Иванович Чичиков, просматривая список мужиков, купленных у Собакевича. Кто такой г. Александров? Где и как протекла его юность? За что тешилась над ним злая судьба? Из книжки видно, что г. Александров – какой-то самоучка; не только о версификации, но даже о правописании он не имеет никакого понятия; но в то же время он рассуждает об устройстве общества, о взятках, о банкометах и понтерах, о балах и бокалах упоминает даже о Рафаэле и Перуджино… Трудно разобрать, что такое представляет собою автор этих стихотворений… Бедный ли он чиновник, на старости лет лишившийся места по неблагонадежности или вследствие сокращения штатов? Помещик ли какого-нибудь захолустья, заглянувший раз в жизни в столицу, увидавший там двух литераторов и вследствие того возгоревший стремлением к литературной славе? Или он отставной инвалид, покоящийся на лаврах и посвящающий свои досуги служению музам? А может быть, это – самоучка-мещанин, каких так много ныне развелось на Руси? Может быть, в самом деле не посчастливилось ему в жизни, и «голод, холод, нищета» – может быть, составляют для него не стихотворную фразу, а действительные лишения, которые он испытал… Но в таком случае – зачем он толкует о бокалах, выпитых им на пирах, о красавицах, с которыми он танцевал на блестящих балах, и пр.?.. Ради ли стихотворной вольности или тоже по действительному опыту жизни?.. И что, наконец, привело его к описанию этих страданий? Кто и как решился издать эту безобразную книжечку, серую, неопрятную, напечатанную решительно без всякой корректуры?..
