Опубликовано впервые в 1876 году („Новое время“, 27 октября, № 239).
„Урезки в „Борисе Годунове“ Мусоргского“ — одна из самых смелых статей Стасова, имеющая значение не только протеста художественного, но и политического.
Выступая против изъятия V акта „Бориса Годунова“ (точнее: второй картины IV акта — сцены под Кромами), Стасов тем самым отстаивал возможность существования той части оперы, в которой наиболее сильно обнаруживался ее острый политический характер.
Известно, что еще Пушкин, в своей трагедии „Борис Годунов“ (1825) поднявший проблему взаимоотношений власти и народа, показал, что правитель потерпит крах, если его не поддержит „мнение народа“. Поэтому в атмосфере последекабрьских настроений это произведение считалось в официальных сферах весьма опасным. Первоначальный запрет издания пушкинского „Бориса“, исходивший лично от Николая I („Бориса“ опубликовали лишь в 1831 году), еще в те годы предопределил сценическую судьбу не только трагедии, но и оперы.
Борьба за постановку „Бориса“ Мусоргского на сцене имп. театров оказалась с самого начала крайне напряженной. Первую редакцию оперы отвергла театральная дирекция. Мусоргский вынужден был пойти на уступки, изъяв сцену народного протеста у собора Василия Блаженного и сделав, кроме того, ряд других существенных изменений. Однако и в таком виде опера была нежелательна. Потребовался дальнейший нажим со стороны ряда лиц, в том числе ведущей артистки театра Ю. Ф. Платоновой, соглашавшейся подписать свой контракт лишь при условии постановки „Бориса“ в ее бенефис, чтобы опера увидела, наконец, свет рампы (см. об этом статью „Памяти Мусоргского“, т. 3).
Но и после постановки „Бориса Годунова“, восторженно приветствуемого радикально настроенной молодежью, гонения на „Бориса“ не прекратились. Ходили слухи, что опера не нравилась царской фамилии, что к ней крайне настороженно относилась цензура. Вследствие этого театральная дирекция, не имея возможности снять сразу „Бориса“ с репертуара из-за его исключительного успеха, пошла по линии „охранных“ мероприятий, выразившихся в изъятии наиболее политически острых мест оперы, которые в то же время были и наиболее совершенными. Под предлогом якобы несвязанности сцены под Кромами с предшествующими действиями оперы и тем, что будто бы после сцены смерти Бориса опера логически завершена, вторая картина IV акта была изъята.
Что касается Мусоргского, то измученный театрально-цензурными преследованиями, он не протестовал, боясь окончательного снятия „Бориса“ с репертуара. Но не мог не протестовать Стасов. Он не побоялся того, что в условиях политически напряженной ситуации протест против купюр в „Борисе“ будет рассматриваться как защита революционного произведения, к тому же забракованного двором, а смело выступил в защиту его в печати. Он защищал „Бориса“ не только потому, что исключительно высоко оценивал эту оперу, в которой с предельной образностью и силой была дана вся „Русь пододонная“; он вступался и за авторские права русских композиторов, постоянно ущемляемые театральной дирекцией. Считая недопустимыми любые изменения и купюры, вносимые посторонней рукой в чьи-либо произведения, он неоднократно выступал с горячим протестом против существующих безобразий. Еще в статье „Мученица нашего времени“, 1859 года (Собр. соч., т. III), говоря о „Руслане и Людмиле“ Глинки, Стасов писал: „В построении музыкального сочинения царствуют свои законы, точно так же, как в построении всякого вообще художественного произведения; отрывать или обрезывать части этого организма, то же самое, что, например, у живого человека отрезывать руку или от руки пальцы“.
Защита Стасовым „Бориса Годунова“ Мусоргского не достигла, однако, желаемых результатов. В Мариинском театре оперу продолжали ставить без сцены под Кромами, сохранив в то же время и ранее внесенные купюры: изымалась сцена в келье, запрещенная духовной цензурой, фрагмент „с курантами“, сцена с попугаем и др. Лишь в постановке 1904 года сцена под Кромами была восстановлена.
М. П. Блинова
