Рады будемъ такому удивленію, ибо послѣ того, конечно, каждому образованному читателю любопытно будетъ узнать дѣло нѣсколько подробнѣе, и мы статьею нашею угодимъ многимъ. Порадуемся и тому, что этимъ воздадимъ мы должную справедливость труду нашего почтеннаго соотечественника.
Нѣтъ надобности восходить къ изъясненіямъ о томъ, что такое языкъ, и что такое письмена, или буквы. Языкомъ того или другаго народа называется собраніе извѣстныхъ, опредѣленныхъ звуковъ, коими тотъ или другой народъ выражаетъ свои идеи и понятія. Законы сихъ звуковъ непроизвольны, и всюду основаны они на непремѣнныхъ и однообразныхъ правилахъ, изъясняемыхъ всеобщею грамматикою, разнясь только въ произведеніи самыхъ звуковъ, и въ подробностяхъ развитія, что опредѣляется происхожденіемъ языка, мѣстностью, исторіею его, и составляетъ предметъ частныхъ грамматикъ различныхъ языковъ. Письмена совсѣмъ другое: это суть произвольныя, придуманныя человѣкомъ начертанія, или замѣтки, которыми оставляетъ онъ для себя память звуковъ, какъ будто схватывая ихъ на лету, переводя ихъ, такъ сказать, изъ времени въ пространство, изображая для глазъ и зрѣнія. Письмена, или начертанія, будучи постепеннымъ созданіемъ человѣка, подвергаясь его волѣ и прихоти, долженствовали быть повсюду разнообразны, несовершенные, неполны и произвольны.
Два рода понятій приходили въ мысль человѣка при составленіи письменъ.
По одному изъ нихъ, человѣкъ хотѣлъ замѣнить условными изображеніями цѣлые предметы вполнѣ. Такъ звуки, означающіе, напримѣръ, понятія: солнце, человѣкъ, громъ, Перуанецъ изображалъ какими-то узелками, Мексиканецъ картиною, разные народы нарѣзками. Неудобства такихъ начертаній состояли въ томъ, что умножая число знаковъ до безконечности, не выражая ими отношеній между предметами, и оставляя темноту въ смыслъ, предметная азбука долженствовала быть затруднительна, многосложна и не точна.
Гораздо совершеннѣе былъ другой родъ понятій, состоявшій въ глубокой мысли, которую разгадалъ человѣкъ, что всѣ слова состоятъ изъ немногихъ основныхъ звуковъ, и образуются только различною разстановкою звуковъ и придыханіями, и что слѣдовательно, если найти знаки для немногихъ основныхъ звуковъ, то перестановкою ихъ и знаками придыханій можно будетъ, при немногихъ знакахъ, выражать все безчисленное множество составныхъ словъ. На этомъ основана звуковая азбука, начало, и мѣсто изобрѣтенія которой неизвѣстны. Напрасно мудрому Кадму и Халдеямъ приписывали прежде первое начало азбучныхъ письменъ: въ Индіи, колыбели человѣческихъ знаній, мы находимъ самую древнѣйшую, удивительно полную и самую совершеннѣйшую азбуку, Санскритскую. Впрочемъ, великое изобрѣтеніе это могло совершиться во многихъ мѣстахъ отдѣльно; такъ Бертольдъ Шварцъ могъ изобрѣсть порохъ, не зная употребленія его Китайцами, и Европа могла вѣдать о компасѣ и безъ знакомства съ отдаленнымъ Востокомъ. По крайней мѣрѣ, при основномъ одинакомъ началѣ, ибо оно повсюду основалось на природѣ языка человѣческаго, мы ни какъ не можемъ отдать преимущества древности одной азбуки передъ другою, находя только, что всѣ они, даже употребляемыя просвѣщенными Европейцами, недостаточнѣе и несовершеннѣе Санскритской.
Спрашивается, что же такое Китайскія письмена: гіероглифы ли они, выражающіе полные предметы, безъ грамматическихъ подробностей, или буквы, выражающія только звуки, и всѣ притомъ подробности грамматическихъ отношеній? Собственно, они и то и другое. Это покажется сначала непонятно, но дѣло объясняется общею идеею, которая служитъ разгадкою всего быта Китайцевъ.
Идея быта сего достопамятнаго народа состоитъ въ томъ, что Китай представляетъ собою одно изъ громадныхъ явленій Восточной жизни, образованное въ слѣдствіе одного, предварительно философически и политически обдуманнаго, и неизмѣннаго, умственнаго понятія. Не знаемъ, когда переселилась на свое мѣсто, и какъ составилась эта отличная порода Азійцевъ, но переселеніе ея нѣкогда было, произойти ей слѣдовало; надобно было перенести ей и множество внутреннихъ революціи, тяжкихъ войнъ, непріятельскихъ нашествій, перетерпѣть систему удѣловъ и феодалисма, и наконецъ образоваться, не только въ политическомъ единодержавіи, но и въ неизмѣнномъ общественномъ порядкѣ. Это мы видимъ отчасти въ Индіи, гдѣ порядокъ основанъ на раздѣленіи кастъ. Индія можетъ быть покорена, завоевана, во ничто не измѣнитъ общественной конституціи Индусовъ, основанной на религіозныхъ раздѣленіяхъ. Еще выше конституція Китайцевъ. Она основана на умственныхъ выводахъ великихъ мудрецовъ, которыхъ потомство причло въ боги. Они установили основную идею своей религіи, своего правленія, отношеній подданныхъ къ государю, и постепенно изъ основныхъ идей ихъ образовался религіозно-политическій, общественный бытъ Китайцевъ. Положено, что основныя идеи всего суть неизмѣнны во вѣки. Но Китай не отвергалъ и не отвергаетъ прибавленія и раздробленія частностей. Отдѣленный географически отъ мятежнаго міра западной Азіи, онъ принимаетъ совершенствованія, новыя идеи и понятія, но присоединяетъ ихъ къ своимъ основнымъ идеямъ, оставляя сіи идеи неприкосновенными, приноровляя все новое къ системѣ древней и основной, и уподобляясь Океану, въ который вливаются рѣки и источники. Основная идея облечена въ Китаѣ въ законъ и власть. Все исходитъ отсюда, но и законъ и власть суть блюстители только истины и порядка, которые признаны единожды навсегда, и должны кончиться только съ гибелью и истребленіемъ всего, какъ основные законы природы должны кончиться только съ разрушеніемъ міра. Изумительное, чудное, приводящее къ великой думѣ явленіе человѣчества!
Такъ и языкъ Китайскій. Въ отдаленнѣйшія времена, когда варварство тяготѣло надъ раздѣленнымъ Китаемъ, нѣсколько мудрецовъ опредѣлили число, рядъ и порядокъ идей и предметовъ, и придумали для нихъ знаки. Это были собственно гіероглифы, (принимая сіе слово, какъ символъ предметовъ, a не священное письмо, что означалось y Египтянъ словомъ гіероглифъ), и всѣ они грубо изображали даже подобіе самыхъ предметовъ, причемъ незримыя идеи выражались подобіемъ видимыхъ. Начертанія сіи потомъ измѣнялись, принимали свой характеръ, и окончательно перешли въ собраніе чертъ. Прибавками знаковъ стали изображать грамматическія отношенія одного предмета къ другому. Всѣ новыя идеи и предметы были приложеніемъ къ первоначальнымъ, и наконецъ составилась такимъ образомъ система письменъ, которыя не суть буквы, не суть гіероглифы. Въ нихъ, въ словарѣ этихъ начертаніи заключаются всѣ идеи, всѣ прѳдметы, всѣ грамматическія отношенія, и они на вѣки неизм 23;нны образуютъ письменный языкъ, который употребляется литераторами и во всѣхъ общественныхъ сношеніяхъ, и котораго не пойметъ Китаецъ, если онъ ему не учился. Разумѣется, и нашей азбукѣ надобно учиться, во разница въ томъ, что выучившись ей, мы можемъ все читать и понимать, a ученіе Китайскихъ письменъ соединено съ изученіемъ самыхъ идей, и потому при немъ надобно изучать идеи, и тогда только Китаецъ будетъ умѣть читать и понимать, когда онъ разумѣетъ связь и сущность идей написаннаго. Изученіе письменъ составляетъ послѣ сего изученіе философскаго, или ученаго, такъ сказать, языка, который совершенно разнится отъ простонароднаго, или разговорнаго. Самые знаки, или письмена, восходятъ къ основнымъ и труднѣйшимъ, по степени содержанія сочиненій, раздѣляясь на древнѣйшіе, позднѣйшіе, главные, сложные, прибавочные, и произношеніе ихъ опредѣлено и неизмѣнно въ Китаѣ, хотя письмена съ ихъ идеями составляютъ между тѣмъ всеобщій языкѣ всего Китайскаго міра, такъ, что произнося ихъ различно, ученый Кореецъ, Японецъ, Сіанецъ, Кохинхинецъ, не зная произношенія Китайскаго, поймутъ совершенно все, что имъ напишутъ. Это можно уразумѣть отчасти изъ нашихъ цыфръ: напишите Арабскими цыфрами 22, и Русскій скажетъ двадцать два, Французъ vingldeux, Итальянецъ venti due, Англичанинъ twenty two; они не поймутъ звуковъ, но поймутъ идею. Такимъ образомъ Китайцы осуществили y себя вполнѣ мысль всеобщаго философическаго языка, которая приходила въ голову столь многимъ Европейскимъ ученымъ. Пояснимъ еще примѣромъ сказанное нами, что только ученіе доводить Китайца до познанія его языка письменнаго, или мандаринскаго, какъ назвали его миссіонеры: простолюдинъ нашъ, читая философскую книгу, не понимаетъ ее; переводя съ иностраннаго, мы иногда не знаемъ, какою формою Русскихъ звуковъ должно выразить то, или другое слово; кто не учился математикѣ, тотъ не пойметъ книги съ математическими формулами. Но разница въ подобномъ незнаніи y Китайцевъ съ нами та, что тамъ нѣтъ произвола: даютъ читать, научивши сперва понимать; ведутъ отъ нисшаго къ высшему; власть и законъ установляютъ порядокъ ученія; съ нимъ соединяется общественная іерархія чиновъ и званій, такъ, что высшій чиновникъ гражданскій (отъ военныхъ ученія не требуется) непремѣнно долженъ знать болѣе нисшаго, и рангу, примѣрно, маіора не дадутъ знать болѣе полковника, a капитану болѣе ранга маіора. Дарованію открытъ полный путь; оно при ученіи ведетъ къ чинамъ и величію, и министръ Китайскій есть ученѣйшій Китаецъ, ибо ему извѣстно то, чего не знаетъ никто изъ стоящихъ ниже его, a простолюдинъ, кромѣ того, что если бы онъ взялся за книгу высшую, нс пойметъ ее, но и дѣлается преступникомъ, если не прошелъ порядкомъ письменной, или лучше сказать, ученой іерархіи, не выдерживалъ постоянно экзаменовъ, и не получалъ степеней, послѣ чего, постепенно открывается ему доступъ и на приличное по ученію его званіе въ обществѣ. Отсюда религіозное благоговѣніе Китайца къ письменамъ, ученое уравненіе, похожее на Индѣйскія касты, неизмѣнная письменная іерархія. Слѣдственно, на Китайскомъ письменномъ языкѣ основанъ и держится весь политическій и общественный бытъ Китая, и явна ошибка Европейцовъ, говорящихъ, будто вся Китайская мудрость состоитъ въ изученіи азбуки, и что эта азбука состоитъ изъ опредѣленныхъ, ничего болѣе недопускающихъ знаковъ. Здѣсь ошибка въ томъ, что въ этой азбукѣ , если угодно, включена вся мудрость, всѣ знанія Китайца; выучившій ее вполнѣ изучилъ всю энциклопедію, а прибавки и идеи совершенно допускаются, во только идутъ отъ власти и закона, находящихся въ рукахъ самыхъ ученѣйшихъ людей Китая.
