Перепутав все и вся в вопросе о социальном назначении искусства, тов. Румий, естественно, дал не менее блестящее освещение вопроса о литературном и культурном «наследстве»: «Овладевать всем культурным здоровым наследством прошлого, овладевать не отдельными группами и кружками, а овладевать всем классом, — это и означает преодолеть эту культуру. То же самое с искусством. В процессе классовой борьбы пролетариата все оптимистическое искусство прошлого — его достояние в области собственного творчества, все формальные достижения старого искусства должны стать его достоянием. Только овладев ими, он сумеет преодолеть их» (стр. 246). Итак, овладеть наследством, это и значит преодолеть его. Овладевать надо не кружками и группами, а всем классом. Только овладев, можно строить свое. Во-первых, что это за механическая постановка вопроса «только овладев, преодолеть»? Сначала будем овладевать, а когда овладеем, поднимемся на следующую ступеньку и начнем преодолевать. На практике процесс происходит совершенно иначе в процессе овладевания совершается преодоление, и в то время, когда происходит овладевание новыми сторонами «наследства», имеются уже составные элементы своей культуры, являющиеся результатом преодоления других сторон. Во-вторых, бесспорно, что овладевать наследством надо не кружками и группами, а всем классом, но несколько рискованно делать отсюда вывод, что авангарду класса и его различным отрядам нельзя создавать элементы своей новой культуры до тех пор, пока весь класс не овладел старой. Очевидно, — Маркс, Энгельс, Ленин, с точки зрения тов. Румия, заслуживают величайшего упрека за то, что они осмелились вырабатывать новые идеологии пролетариата, не дождавшись, пока весь пролетариат не овладеет культурным «наследством». В самом деле, допустимо ли было создавать диалектический материализм, когда весь класс еще незнаком с Гегелем, Фейербахом и французскими материалистами XVIII века? Хвостизм, как гетевский Мефистофель — Фауста, преследует тов. Румия по пятам.
Но еще интереснее в приведенной цитате утверждение, что овладевать культурным «наследством» это и означает преодолеть эту культуру. Открытие поистине потрясающее. Итак, изучить в совершенстве хотя бы философию Гегеля это и значит преодолеть ее, хотя бы изучивший и не стоял на точке зрения диалектического материализма? Но ведь Ленин в своей изумительной речи на 3 С'езде Комсомола, наряду с задачей «точного знания культуры, созданной всем развитием человечества», выдвинул и задачу «переработки ее». Значит, не только знание — овладение, но и переработка! Куда же девалась у тов. Румия эта вторая половина задачи, вторая половина, без которой, собственно говоря, «овладение» наследством сведется к подпадению под влияние этого наследства? Молчать о необходимости переработки «наследства», говорить, что овладение и есть преодоление, — значит стоять на ликвидаторской, не-ленинской, не-марксистской точке зрения.
Тут необходимо остановиться на вопросе о философском «наследстве». Полтора года тому назад я писал: «Диалектический материализм явился результатом всего развития философии. Философия пролетариата не могла бы появиться без предшествующей деятельности Гераклита и Эпикура, Гельвеция и Гольбаха, Фихте и Гегеля, Ла-Метри и Фейербаха, но вместе с тем Маркс и Энгельс не взяли какой-либо из готовых философских систем, а разработали свою систему, причем использованные некоторые элементы старых систем потерпели такое изменение, что превратились в свою противоположность. Выше я уже приводил сравнительную характеристику гегелевской и марксистской диалектики, сделанную Марксом. И в настоящий момент мы можем и должны всячески рекомендовать самое серьезное изучение и французских материалистов XVIII века, и великих немецких идеалистов, и др., но только реакционер или путаник может рекомендовать нам применять методы этих философов прошлого» («На литературном посту», стр. 25–26). Приведя эту выдержку, тов. Румий разразился такой гневной филиппикой: «Прочитав сие, я усомнился, понимает ли Лелевич, что такое „противоположность“, что такое „отрицание“, что такое „философия Маркса“. Усомнился потому, что все приведенное сплошная наивность» (стр. 243).
Разумеется, апломб — очень высокое качество, но даже самая авторитетная манера выражения не избавляет от обязанности подтверждать свое мнение аргументами. И произнеся свой суровый приговор, тов. Румий начинает поучать: «Лелевич думает, что только „реакционер“ может советовать „применять методы“ французских материалистов и Фейербаха. Но ведь это совсем-совсем ребяческий вздор» (стр. 244). Сильно сказано! Однако тот же тов. Румий в той же статье указывает, что «метафизический материализм… в эпоху после Маркса представлял бы собой пример достойного удивления отсталости» (стр. 216). Диалектика есть метод. Метафизики-материалисты не обладали этим методом. Это признает и сам тов. Румий, который, видимо, первую выдержку писал правой рукой, вторую левой, при чем каждая из рук не информирована о деяниях другой. Вспомним, наконец, что говорил о философском методе материалистов XVIII века человек, которого в богдановщине и в «сплошной наивности» никак не обвинишь, а именно Фридрих Энгельс. Если тов. Румий возьмет «Анти-Дюринг», он прочтет там: «Специфической ограниченностью этого материализма (французского классического материализма Г. Л.) являлась его неспособность представить мир, как процесс, как материю, мыслимую в процессе исторического образования.
Это соответствовало тогдашнему состоянию естествознания и связанному с ним метафизическому, иначе говоря, антидиалектическому методу философствования». Что же, можно сейчас применять этот «антидиалектический метод философствования» или нет? Прав я был, когда говорил, что только реакционер или путаник может сейчас предлагать применять этот метод или нет? Вольно же было тов. Румию возражать против бесспорных положений и тем самым пред'являть, — быть может, и не обоснованные — претензии на звание реакционера или путаника. Сам тов. Румий чувствует, что его позиция непрочна и старается незаметно подменить вопрос о философском методе французских материалистов вопросом о полезности их изучения и призывает к тому, чтобы «учились у старых материалистов тому, как бороться с идеализмом, чтобы учились у них материализму» (стр. 244). О, это дело другое! Но разве с этим кто-нибудь спорит?
Наконец, последний аргумент, который должен был меня повергнуть в прах: «Система Маркса есть „дальнейшая разработка Фейербаховской точки зрения“, а если Лелевич умудрится из любого подлинно материалистического источника (хотя бы из статей Плеханова) узнать, что система Фейербаха в свою очередь есть „дальнейшая разработка точки зрения французов“, то получится жестокий конфуз для Лелевича. В системе Маркса материализм французов и Фейербаха не только не превратился в свое „отрицание“, в свою „противоположность“, но получил завершение, обогатившись всеми завоеваниями науки» (стр. 244). Опять сильно сказано, но, при всем желании, конфуза не обнаруживаю. Я никогда не имел мало приятного и еще менее полезного намерения доказывать, будто марксизм не является завершением фейербаховского классического французского материализма. Но, может быть, тов. Румий затруднит себя и постарается вспомнить, что история философии есть тоже диалектический процесс, а, если так, является ли диалектический материализм Маркса и Энгельса качественно отличным от фейербаховского и французского классического материализма, или мы имеем дело только с количественной разницей? Вряд ли можно сомневаться в ответе. Очень яркий пример из той же области: Плеханов, как известно, указывал, что эстетика Чернышевского являлась применением фейербаховской философии к вопросам искусства. Сам Плеханов, наоборот, был основоположником марксистского искусствоведения. Является ли искусствоведение Плеханова завершением эстетики Чернышевского? Безусловно! Является ли марксистское искусствоведение Плеханова качественно отличным от просветительской эстетики Чернышевского, является ли оно диалектическим преодолением, т.-е. отрицанием этой просветительской эстетики? Тоже безусловно! Тогда о чем же спор и при чем здесь гневные и мало парламентские эпитеты?
Мы подходим к самым страшным утверждениям т. Румия — к конкретизации оценки напостовства, как «необогдановщины». Тов. Румий приводит известную формулировку пролетарской литературы, данную в платформе группы пролетарских писателей «Октябрь». Эта формулировка гласит, что пролетарской литературой «является литература, которая организует психику и сознание рабочего класса и широких трудящихся масс в сторону конечных задач пролетариата, как переустроителя мира и создателя коммунистического общества». Эта формулировка, по мнению тов. Румия, является неопровержимым доказательством богдановского уклона напостовцев. Тов. Румий пишет: «Это убийственно богдановская организационная формула, лишь несколько разведенная современной фразеологией». И дальше он называет точку зрения платформы «почти всеорганизационной точкой зрения» (стр. 242). Между прочим, отмечу, что все обвинения в богдановщине обставлены здесь хотя и небольшими, но все же оговорками — «почти», «несколько разведенная современной фразеологией».
