Бенуа. Как быть, однако, с помянутым «удовольствием смеха»? Ведь его принято считать чем-то недостойным, презренным? По правде говоря, не знаю, как быть, знаю только, что оно же является спутником тех радостей, которые вызываются лубками, куклами, подносами, вывесками, да и многим даже из того, что всеми признано, что произведено в достоинство прекрасного искусства.
Бурлюк. Новое искусство в Бенуа возбуждает смех, но благодаря нашему воздействию — (мы пристыдили!) это все уже: — «прекрасное искусство» и вот здесь передержка! Для Бенуа и присных существует — «Грандар» (как говорил В. В. Переплетчиков), Великое Академическое искусство — школа, выучка: (14-летн. рисование Штука), а с другой стороны «шуточки» — стилизация такт, забавка — «скоромошьи альбомчики». В Новом искусстве нет талантов — говорит Бенуа.
Бенуа. То, что сейчас галдят Бурлюки и их приспешники, — это еще ничего не значить; то, что получилось какое-то Вавилонское столпотворение — тоже не должно тревожить. Это так сегодня и, может быть, будет завтра, но, ей-ей, самим же столпотворящим это должно быстро надоесть, самые крикливые должны охрипнуть, а самые буйные — устать. Нельзя же допустить мысль, что вот и через десять лет талантливейший Ларионов будет дурить и издавать свои скоморошьи альбомчики, что талантливейший Лентулов будет писать такую чепуху, как его нынешняя «Отечественная война», наконец, что всем талантливым и в основе своей «честным» не надоест месить грязь по всем тем проселочным дорогам, но которым вздумается блуждать их самозванным полководцам. Когда же чад задора пройдет, когда молодецкая страсть к паясничеству остынет, когда их всех проучит и научит действительность, то настоящие художники среди теперешней «молодежи» захотят заглянуть в глубокие таинственные глаза жизни и тогда они плюнут на все якобы «научные» теории, которыми они сейчас тешатся, а обратятся к «самому искусству».
Вот с этого момента только и можно рассчитывать, что русские иконы или, вернее, вся в целом красота мощного, «соборного», «до-личного» «антеджоттесского» искусства станет попятной и «целебной» в полной мере. С этого момента художники вспомнят о своем настоящем назначении — не тешить и злить толпу, а честно, смиренно, с затаенным вниманием выявлять в подлинных символических образах то, чему их учит мировая жизнь в целом и личная жизнь каждого из них. Тогда окажется, что древние иконы не только какое-то произведение церковного этикета, а подлинное и по своему свободное слово жизни, найденное и высказанное в искреннем вдохновений.
Бурлюк. Нет, господа галдящие «бенуа»! Наше галдение много значить — мы вам открыли глаза на Новое в искусстве! мы вылечили вас от мюнхенизма a là Браз — вкусной живописи; мы поколебали в вас уверенность в единстве Академического манежа. Конечно никто из нас не поверить вам, Бенуа, что ваше обращение не только внешнее, мы рассмотрим ваш ложный пафос пред искусством икон (не в угоду ли коллекционерам?) — и докажем, что в вас говорит лишь нотка (археологизма), ведь собирают же пуговицы даже.
Вы надеетесь, что «самые крикливые должны охрипнуть» — это будет конечно тогда, когда вы совсем потеряете всякий голос — если и теперь вы уже так фальшивите. Но успокоимся: г. Бенуа — полон силы и мужества бороться против всего истинно Нового (не Стеллецкого конечно), и теперь это восхваление и икон, и Гончаровой, и Пикассо делается с какой то целью — но какой??
Вот ответь на интригующий вопрос. В России возникло Новое искусство.
Его факторы: 1) Сама жизнь; 2) «гнилой» запад; 3) наше национальное искусство (вывеска, лубок, икона).
Враги Новой Русской живописи, видя, что отрицать и Новое искусство, и ту почву, из которой оно возникло, немыслимо (как же отрицать Францию), — помилуйте, — хотя вначале Бенуа и приспешники пробовали и к этому примеру яркой храбрости и силы, относиться свысока: «вандалы, неучи» — но потом стало совестно — надо же слыть «тонким» и культурным, и врагам в голову приходит дивная мысль — очень политичная: хвалить то, что не опасно и так — как неопасно. Ведь у себя дома Новое растет и ширится — рост этот и неудобен, (невыгоден прямо в финансовом отношении) и неприятен, наслаждаться им — «всеискусившийся» Бенуа не может. Но что же «можно» хвалить? — Ну да, конечно, если уж одобрять — «молодцы» — то только то, до чего за тридевять земель не доскачешь: Париж. Тогда враги Нового Русского искусства: Бенуа, С. Маковский, Шервашидзе и др. взяли и объявили Россию — «художественной провинцией» «этого вавилона», — «современного» Рима! — Там, там настоящие «кубисты» — «у нас же подделыватели». Там настоящие «таланты» — у нас же в России «жалкие подражатели». — Будем любить западное — настоящее, потопчем свое, наплюем на «жалкие ростки»! Одним словом — западное искусство — «лучшие» «критики» превратили в глыбу и стали накатывать, стали им душить Новое в Русской живописи. Мы им открыли это Новое с западной живописи. Мы выли и кричали, восхищаясь Сезанном, Гогеном и Ван-Гогом — кои открыли нам глаза — не к подражанию, а на возможность свободы, открыли глаза на ложь Ленбахов, Беклинов, Штуков, Цюгелей, Анри Мартэнов, Бенаров, Бонна, академистов в соусе импрессионизма и без оного. Враги приняли… притворяясь, что им нравится «не умеющий рисовать Гоген», «уродливый Пикассо» (по их прежним словам, — «вандалы» «неучи», «саврасы без узды»). Не хотите ли, приведу слова И. Е. Репина о Новом западном искусстве — чересчур уж откровенно они выражают истинное отношение «новоявленных» друзей Нового к Новой красоте. Маститый годами. И Репин, по-стариковски, прям и откровенен, Бенуа же хитрит, из политики и «задних мыслей», коварно льстить Новому искусству, — чтобы оплести его сетями, накинуть на шею ему аркан, отвлечь в сторону — лишить Новое искусство обаяния новизны. Но об этом потом, а ранее выдержка из И. Е. Репина:
Репин (читает «Бирж. Ведом.» 1910 г. 20 мая и машет ими над головой). Здесь ожидал нас целый ад цинизма западных бездарностей, хулиганов, соврасов без узды, на полной свободе выкидывающих курбеты красками на холстах.
Я совершенно убежден, что декадентом нарочито может быть только бездарный хам, или психически больной субъект. В варварской душе хама, вы видите, ясно холодного скопца в искусстве: он идет на продажу для скандального успеха — ясно.
Страстная любовь к искусству у истинных избранников приковывает их до самозабвения к обожаемому предмету, они душу свою жертвуют для достижения совершенства в искусстве.
Искусство — есть самый высший дар Бога человеку, святая святых его.
И вот в это святая святых вползает Дьявол и цинически оплевывает сущность красоты жизни, и природы.
Глубина, поэзия, величие идеи Высшего Разума в искусстве заменяется понемногу глупостью бесстыдного кривляки, безобразием, уродством выкидышей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бурлюк. Брак, Валлотон, Матнс, Глэз, Мессанже, Лефодонье, Лакост, Лапрад, Маркэ, Дэни, Рэдон, Руссо, Вючяр, и др.
Репин. Все эти мазилы, прежде всего, лентяи и холодные скопцы в искусстве.
И чем заставите вы истинный талант писать таких отвратительных белых кукол, с тифозными пятнами на теле, с дырами вместо глаз, носа и губ, с зияющими красными ранами, с отвалившимися конечностями прокаженных?!.
А пейзажи?!.
«Сезан!» на эту манеру живописи лучший ответ — моментальная фотография с осла, написавшего хвостом картину.
Читатель, вероятно, видел этот моментальный снимок.
Ослу привязали к хвосту кисть, подставили под хвост палитру с красками и холст. Осла кормили чем-то лакомым: от удовольствия он махал хвостом, и вышла из-под хвоста его картина Сезана.
— Что-о-о-о?! — нагло подняв голову, самоуверенно заявляет дух цинизма (Дьявол).
Я заставляю прессу — великую силу — трубить этому искусству славу на весь мир: приедут миллиардеры из Америки, будут платить сумасшедшие деньги за этот легко и скоро производимый, товар. Мы заполним им все музеи и частные галереи. Мы выбросим все бывшее дорогим для вас и вы поклонитесь моим мазилам ордена ослиного хвоста!.. В Москве уже некоторые поклонились.
— Вы, кажется, по отсталости, воображаете, что те москвичи все еще едят ученых свиней и очаровательно поющих соловьев? — Ошибаетесь, теперь они коллекционируют матисов.
Такая откровенная идея царила в стенах «Салона» Издебского и громко кричала о себе…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— К выходу, к выходу…
— Это «Сезан»? — спросил я по дороге, указывая на пейзаж, явно — его, видно, что дело — ослиного хвоста.
Ермаков смотрит в каталог: Бурлюк — это русский — Бурлюк; вот и еще, и еще, все той же манеры. Скуп же он на лакомства ослу: этих холстов могло быть намалевано на все залы. И сколько их теперь!..
