«Босяцкую ораву» Садофьев приравнивает к «грубым» большевикам, считая главным признаком последних, очевидно, «охоту колотить по шеям» и «размалевывать лики». Даже в белогвардейской прессе теперь пишут умнее о «надежных большевиках», а «цветок труда» не стесняется. Вот его «лозунги» по женскому вопросу:
Только место мокрое останется
Коли стукну курву по башке!
(См. о том же у «мэтра» Есенина:
«Пей со мной, паршивая сука!»)
Садофьев даже решил написать «историю большевика».
Вот как рождается он:
Жизнь глупа и неказиста…
Рассказать и ты поймешь
Как плодятся сицилисты.
А вот он подробно рассказывает:
Голоси протяжнее, гармонийка.
Озорней орите, босяки!
Не смотрю на жизнь я с подоконника,
Не таюсь в потемках воровски.
Садофьев зовет в самую «гущу жизни»:
Побывать у чорта на куличках
Песни петь, озоровать…
Мне в бою сворачивать бы скулы…
Че с того ль мне так понятна вечером
Поножовщина у кабаков.
Под гармонику ребятам с девками
Веселей валандаться в ночи.
Матерщиной, песнями с припевками
Людная окраина звучит.
По мнению Садофьева — такими путями приходят люди к «сицилизму» (стр. 27). По нашему мнению, такие пути ведут прямо в отделение милиции!..
Но вот уже совсем точное указание «чубаровцам».
В стихотворении «Слушан» (стр. 80 «Антология — поэты наших дней» В. С. П. 1924 г.), черным по белому, напечатан следующий «наказ» Садофьева красноармейцу. (Идут красноармейцы в походе. Какой-то «веселый малый» предлагает им зайти отдохнуть, выпить и резвлечься с «девочками». В ответ на это, Садофьев дает следующий «гигиенический совет»):
Людская слабость всем знакома,
Магнитно тянет торный путь…
— Эй, слушай голос военкома,
Чтобы с дороги не свернуть!
А если жгуч избыток силы
И ждать возлюбленной не в мочь,
То всенародно изнасилуй
Его изнеженную дочь!
Тогда поймет веселый малый,
Крепка ль железная узда
И горячо ль заполыхала
Пятиконечная звезда.
Кажется — комментарии излишни! Все ясно! Впрочем, не все, конечно, ибо из текста получается, что изнасиловать поэт приглашает дочь военкома, а не «веселого малого», ну да это уж от малограмотности!
Во всяком случае способ утверждения пятиконечной звезды воистину чубаровский. И нет ничего удивительного в том, что в сборнике «Простей простого», из которого взяты все первые цитаты, приглашение к изнасилованию в стихотворении «Слушай» выкинуто. Правда, в таком виде стихотворение совершенно бессмысленно и выпущенные строчки зияют дырой — но хорошо хоть и то, что цензура, повидимому, слегка приоткрыла глаза!
Весь первый отдел книжки Садофьева может послужить справочником любому хулигану на предмет самооправдания перед нарсудом во всяких сотворенных дебошах.
Правда, дальше в отделе «Индустриальная свирель», Садофьев пылко объясняется заводу в любви, но из песни слова не выкинешь, и начинается книжка такой ухарской хулиганщиной, что меркнут перед ней не только все последующие строки, но даже стыдливо переворачивается в гробу сам
…разбойник и хам
И по крови степной конокрад
Есенин. Несомненно, Садофьев в этом смысле с истинно хулиганской наглостью переплюнул своего «мэтра», ибо даже Есенин скромно констатировал, что
Много девушек я перещупал
Много женщин в углах прижимал.
Но к изнасилованию, да еще «всенародному», не отважился призывать.
А Садофьев докатился!
Ничего удивительного в том, что после подобных «агиток», хулиганство растет и множится.
Интересует нас только один вопрос — о чем именно думали издатели Садофьевских перлов, выпуская подобные «руководства для начинающих хулиганов» в 1926 г. ценою 1 р. 25 к. за экземпляр?
Впрочем, «наплевательство» и разгильдяйство в очень близком родстве с хулиганством искони состоит, и вопрос наш, может быть, наивен?!
Еще о борьбе с хулиганством
(Письмо в редакцию).
Можно тол:-ко приветствовать появление в «Правде» (от 19 сентября с. г.) статьи Л. Сосновского: «Развенчайте хулиганство». Несомненно, верна мысль о связи есенинского «литературного» (якобы) хулиганства с подвигами бандитов Чубаровых переулков. Несомненно, нужна решительная борьба не только с насильниками, но и с их идеологами и певцами.
Плохо только одно: «у нас всегда так. Надо какому-нибудь злу проявиться в очень больших дозах, чтобы на него обратили внимание и им занялись серьезно», — пишет тов. Сосновский и пишет особенно верно. Даже сам тов. Сосновский изволил обратить свое внимание на истинный смысл есенинской «лирики» только теперь. До сих пор Сосновский искал упадочников от литературы в совершенно противоположном есениищине лагере.
После этого естественной становится маленькая ошибочка тов. Сосновского, утверждающего, что «уже вышел первый сборничек статей против есенинщины»… Не первый, тов. Сосновский. Оставляя в стороне ряд моих книжек, вышедших в свет сразу же после смерти С. Есенина и в самый разгар «кампании» по причтению его к лику «великих национальных поэтов» и классиков госиздатовской литературы, — книжек как раз решительно разоблачавших подлинное социально-литературное лицо самоубийцы, я позволю себе сослаться хотя бы на мою статью — «Псевдо-крестьянская поэзия», написанную до смерти Есенина и появившуюся в мае этого года в сборнике Пролеткульта — «На путях искусства». Там сказанное тов. Сосновским в его последней статье изложено в нескольких строках, достаточно выразительных:
— Да что вы, оглохли? Не слышите? А Госиздат и Воронский рады: как не поощрять кампанейского[1] поэта. Скорее! На верже его! Елизаветинским шрифтом. Пена 1 рубль (т.-е. 1 1/2 пуда муки). Лицом к деревне! К Европе!
А еще удивляются, что в деревне хулиганство растет да множится, возглавляемое и руководимое кулаками. Еще бы… почитатели «национального поэта» лозунги «в жизнь проводят» (Стр. 154-5).
Не для обвинения тов. Сосновского в плагиате или замалчивании меня, первым выступившего против Есенина, я пишу это. Но для того, чтобы спросить, а не повинен ли и сам тов. Сосновский в том, что стихи хулиганов тиснению на верже Гизом предаются? До сих пор тов. Сосновским возбранялось только издание Гизом «Лефа».
Я хотел бы констатировать, что «заумники» и «лефы» до тов. Сосновского подняли борьбу с есенинщиной. Тов. же Сосновский только теперь пришел им на помощь. И на том спасибо. Лучше поздно, чем никогда.
А. Крученых.
В критической литературе о Есенине (мы говорим пока только о восторженной критике) наблюдается поразительный разнобой. На страницах одного и того же журнала приходится встречать рядом с утверждением, что Есенин был прекрасным революционным поэтом, — утверждение, что Есенин был прекрасным поэтом, но, к сожалению, бесконечно далеким от революции. Во всяком случае, критики твердо уверены, что Есенин был прекрасным поэтом. Естественно, что всякое возражение, даже всякое сомнение, даже всякое — самое скромное — желание проверить это положение, вызывает бешеный отпор со стороны неумеренных поклонников Есенина и есенизма.
В скобках — несколько слов о том, что такое есенизм; это своего рода миросозерцание, легко укладывающееся в несколько лозунгов:
— Все, что писал и делал Есенин — хорошо.
— Розовые очки при рассмотрении жизни и поэзии Есенина совершенно обязательны.
— Сомневаться в абсолютной ценности каждого жеста Есенина — есть смертный грех.
— Шествуй за Есениным!
Вот, примерно, и все.
Одним из первых усомнившихся был я. Соответственная кара обрушилась на меня немедленно. Уже в первых рецензиях на мои книжки о Есенине — заскользила исподтишка хитренькая инсинуация, вначале робко закутанная в туман намеков и недоговоренностей и, чем дальше, тем более откровенно показывалась уже ничем не завуалированная клевета. Поклонники Есенина не стеснялись в средствах.
Меня упрекают в чрезмерной резкости тона. Не отрицаю, что толстожурнальная и безформенная кашица прилизанности никогда не попадала в мои писания. Но полагаю, что моя резкость никогда не переходила за пределы литературы. Я никогда не стремился к тому, чтобы употребить в той или иной статье максимальное количество ругательства. Не могу сказать того же про моих рецензентов и анти-критиков. Они решили, что если Крученых, мол, не особенно стесняется с есенистами, то с ним можно совершенно перестать стесняться: крой во всю, он выдержит!
