слишком напоминает напрямую упомянутый Лемом незабвенный жюльверновский «Наутилус» — начиная с сигарообразного корпуса и кончая выгравированным внутри рубки латинским девизом «Плыть необходимо!» (вместо «Подвижный в подвижном» на корабле капитана Немо). Как и «Наутилус», «Космократор» столь великолепен, сколь нефункционален технически. Очевидная причина — попытка автора совместить несовместимые в корабле функции, плюс позаботиться о внешнем изяществе. Непонятно, как бескрылый корабль парит в атмосфере, взлетает и садится по-самолетному. Так как искусственное тяготение во время космического перелета создается вращением «Космократора» вокруг продольной оси, в приземлившемся корабле большая часть помещений не может использоваться экипажем, так как оказывается в положении «на боку» или «вверх ногами». Школьники во время экскурсии видят наклонный пол в каютах, но не спрашивают, как космонавты собираются в них жить (кстати, об этой проблеме не подумал и О. Дивов в сравнительно недавнем «Лучшем экипаже Солнечной», а вот сам Лем в «Непобедимом» уже предусмотрительно сажает подобный корабль кормой вниз, делая в каютах полом боковые стенки). Неясным остается и принцип работы двигателя «Космократора», напоминающий по описанию термоядерный, но использующий в качестве горючего трансурановый «коммуний».
Особое внимание Лем уделяет корабельному электронному мозгу, вернее, двум «мозгам» — рабочему «Предиктору» для текущего управления, и занимающему целый огромный отсек «Мараксу», то есть «Мыслящей машине» — «для решения таких проблем, какие невозможно предвидеть». Взаимоотношение людей с мыслящими машинами — еще одна из центральных тем в творчестве Лема. Впрочем, в «Астронавтах» эта тема еще только обозначена (гораздо меньше, чем в предшествующем им «Человеке с Марса», где людям приходится сражаться с инопланетным кибермозгом). А пока по поводу «Маракса» его создатель немного снисходительно замечает: «Машина не умнее человека, она только гораздо быстрее его». Позднее, в «Дознании» пилот Пиркс будет гораздо более осторожен в сопоставлении своих способностей с интеллектом робота-«нелинейника».
«Хиус-2» братьев Стругацких тоже оборудован электронной «курсовычислительной» машиной, которая вызывает, впрочем, у экипажа одни только нарекания. Сам же корабль воспет настолько, что многие эпизоды «Страны багровых туч» воспринимаются как восторженный гимн фотонному планетолету. В реалистичности изображения «Хиус», безусловно, выигрывает в сравнении с «Космократором», напоминая своим интерьером уже не «Наутилус», а настоящие подлодки ХХ века — с тесными отсеками, разделенными герметическими переборками. Нет иллюминаторов, смотреть наружу можно только через перископ в рубке. В предельно функциональном корабле не находится даже места для вездехода, который в результате принайтовывают прямо поверх корабля, отчего тот приобретает «доморощенный вид». Вообще же эстетикой Стругацкие жертвуют с самого начала, представляя читателю «Хиус» не привычной в тогдашней фантастике стреловидной ракетой, а приземистой пятиногой черепахой.
Впрочем, и в отношении «Хиуса» может возникнуть немало претензий к достоверности. Как, например, удается ему не сжигать фотонным выхлопом отходящие от «абсолютного отражателя» колонны вспомогательных реакторов? Или они могут отклоняться вбок-назад? В чем неоднократно заявленное неоспоримое преимущество фотонного корабля перед атомно-импульсным при посадке на планеты с высокой атмосферной турбулентностью, кроме «запаса хода»? У атомного корабля не хватит горючего на пару лишних часов? Интересно, что в позднейшем «Полдне» штурмовать другую планету с «бешеной атмосферой», Владиславу, герои Стругацких отправятся на импульсном планетолете, потому что у фотонного бота при этом нарушалась настройка магнитного поля в реакторе. Наконец, крайне неудачной выглядит гибкая «веревочная» лестница, по которой приходится забираться в вознесенную высоко на колонны реакторных колец кабину «Хиуса». Вспоминается эпизод, когда оставшийся в одиночестве штурман не мог какое-то время попасть обратно в корабль, так как ветер всё время относил лестницу в сторону. А вот доктор Кёниг с «Таймыра» (судя по описанию, этот «планетолет 1-го класса» — двойник «Хиуса») так и погиб, когда на планете Синих песков ветер хлестнул его подъемник о реакторную колонну («Полдень, ХХII в.»). Для планет с непредсказуемой атмосферой, право, могли бы придумать что-нибудь понадёжнее. Кстати, состояние атмосферы явно не учитывалось и при разработке питающих устройств для автоматических маяков будущего космодрома, выбор места для которого — главная цель экспедиции «Хиуса». Работающие от радиоактивности почвы батареи представляли собой сотни квадратных метров тонкой пленки, которую необходимо было расстелить и присыпать песком. А там ведь дул ветер, который перевернул многотонный вездеход.
И Стругацкие, и Лем изобразили Венеру негостеприимным, пустынным, мертвым, непригодным для человеческого существования миром. Между тем в 50-е годы в фантастической литературе, кажется, господствовали представления о Венере как о тропическом рае, населенном доисторическими животными (Хайнлайн — у них, Казанцев, Мартынов — у нас). Безжизненность Венеры называлась (по крайней мере, в отношении Стругацких) своего рода предвидением (наряду с кольцом Юпитера) действительного положения вещей на небесных телах. Правда, во-первых, Лем и Стругацкие не были так уж оригинальны. Ефремов, скажем, тоже мельком упомянул в «Сердце Змеи» «жаркую и безжизненную Венеру с ее океанами нефти, липкой смоляной почвой и вечным туманом». Кроме того, справедливости ради надо отметить, что у Стругацких бесплодные «черные пустыни» сочетаются на Венере с кишащими примитивной жизнью тяжеловодными болотами, а на южном полюсе была открыта страна «необозримых лесов красных деревьев, зеленых озер, диковинных животных». Что же касается Лема, его выжженная Венера, покрытая равнинами расплавленного пластика и озерами формалина, — результат планетарной катастрофы, и как выглядела планета раньше, остается неизвестным. Во-вторых, авторы вовсе не «угадали». Реальные условия на поверхности Венеры оказались несравнимо суровее, чем это могла представить в 50-е гг. писательская фантазия, и в принципе исключают возможность пребывания там человека, по крайней мере — на представимом сейчас уровне техники. И еще по поводу предугаданий. У Лема венерианские сутки составляют 18 земных, у Стругацких — чуть более двух. На самом деле Венера совершает оборот за 243 земных суток, так что наблюдать смены дня и ночи космонавты вряд бы смогли.
В чем Лем не имеет соперников, так в поражающем воображение зримом реализме инопланетных пейзажей. Ему удается то, что не получается у его героев: «Я не знаю, мне не удалось описать, то что увидел… ибо я не в состоянии передать тот основной тон, благодаря которому с первого взгляда чувствовалось, что это не Земля». Уже в «Астронавтах» Лем показывает величие красоты мертвой природы, делает свою Венеру не только пустым словом, набором атрибутов, но цельным миром, подобным Марсу в «Ананке», Титану в «Фиаско» и, конечно, Солярису. Даже в момент смертельной опасности Венера способна вызвать у космонавтов молчаливый восторг «оргией света», вдруг возникшей в просвете туч: «Из бездны вставали горы раскаленной меди, красно-кровавые пропасти, пещеры и гроты с зыбкими стенами, а солнце пронизывало их блеском, прорезая в подвижной, словно живой, массе золотые трещины. Весь этот океан
