— Не понял, — открыл рот Гардин.
— Представляю, что сейчас в Москве, — покачал головой Лёха.
В свой вагон мужики садились, держа круговую оборону: Игорь, Лёха и бугор с Оскаром отмахивались от чересчур резвых пассажиров, а Гардин руководил загрузкой. Наконец, поезд тронулся, пассажиры угомонились и начали неторопливо располагаться. Тут-то из обрывков чужих разговоров, из уст проводницы и из пьяного разговора с пассажиром из соседнего купе, мужики узнали, что вообще происходит.
Народ спешно валил из страны. На Дальнем Востоке и в Сибири, говорят, люди снимались целыми населёнными пунктами и уходили: Камчатка с Колымой и Чукоткой — через Берингов пролив до Штатов подались, а вслед за ними Приморский край с Хабаровским. Китайцы им в этом деле, конечно, помогли — квартиры и имущество скупили по баснословным ценам, чтобы, значит, наши не передумали. И транспорт бесплатный предоставили.
Сибирякам, конечно, сложнее пришлось — им-то куда деваться? Но и тут Китай протянул дружественную руку, и куча поездов, самолётов и просто автомобилей потянулись к восточной и западной границам бывшего самого большого государства в мире.
Мужики переглянулись. Все вспомнили, что на пермских улицах как-то стало слишком свободно — машин мало, пробок никаких, да и в родном городе как-то значительно поубавилось народу.
Когда Гардин ушёл в туалет, Игорь выразительно посмотрел на Лёху.
— Мы, типа, что — не одни такие умные оказались?
— А ты, типа, думал, что гений? — ответил кузнец. — Народ мудр, сообразил, что нечего тут делать, вот и сваливает помаленьку.
— Да где ж помаленьку, когда места в вагоне не хватает, на третьих полках едут?
— Скажи спасибо, что в вагон попали.
— Тебе сказать, что ли?
Тут Оскар сказал, что на следующей станции всех недовольных высадит, и достал бутылку. После второй рюмки Игорь сразу помягчал, начал травить байки про Колпашево и Кожевниково, к нему присоединился Гардин, и вскоре весь вагон, затаив дыхание, слушал, как и где бухали или работали сварщик и его начальник.
С шутками и прибаутками коллектив русских писателей-станковистов добрался до Москвы, где народу было, как на пермском вокзале. В основном народ с европейской внешностью, и это весьма удивило Лёху, который в последний раз видел в столице множество ближних и дальних азиатов, а также уроженцев Кавказа и Закавказья.
— У них, видать, на родине сейчас лучше, чем у нас, — вякнул Волокотин.
— А я и говорил, что нам Европа не нужна, — пробурчал Игорь, тяжко страдавший от похмелья. — Куда нам сейчас?
Гардин опять начал руководить, отвёл всех на Ленинградский вокзал, купил детям мороженое, женщинам — прохладительные напитки, а мужикам — пиво. Вообще, Иваныч, похоже, решил всех очаровать, и не без успеха. По крайней мере Опарыш охотно пиво пил и посмеивался над бородатыми анекдотами, которые без остановки шпарил начальник. Мужики, в общем, тоже понимали, что сейчас не работа, а вполне себе отдых, и снисходительно принимали эту идиллию. Потом объявили посадку, и…
… и на поезд мужики не попали.
То есть Гардина на общей волне в вагон просто внесли, а основная делегация вместе с жёнами, детьми и Опарышем, который намертво вцепился в бутылку, осталась на перроне.
— Пацан, ты того… пальцы-то разожми, — сказал двухметровый мужик Опарышу.
Андрюха посмотрел вверх, где левой рукой держался за бутылку. Чужую. Свою он держал в правой.
Домой возвращались без помпы.
Ну, конечно, сходили в зоопарк, в цирк, в театр, Третьяковскую галерею посетили, чтобы, значит, не зря в Москве побывали. Но всё это время мужики избегали смотреть друг другу в глаза.
Сначала ведь решили, что, ежели так вышло, уедут на следующем поезде, даже хорошо, что Иваныч от коллектива так удачно отбился. Это даже какое-то время служило поводом для шуток.
А потом каждый, поговорив со своими домашними (а Вовка и Опарыш — друг с другом), втихомолку сгонял в кассу и купил обратные билеты, тем более что в обратном направлении составы вообще порожняком шли и билеты стоили сущие копейки.
Так что каждый отправился в обратный путь только с домочадцами, трусливо отделившись от коллег в цирке, театре, зоопарке и, конечно, в Третьяковке.
Чем дальше на восток, тем безлюднее становилось на станциях и полустанках. Трубы дымили как-то чахло, будто нехотя, по дорогам ездили редкие «жигули» или «пазики», запряжённые в лучшем случае лошадьми, а в худшем — собаками. Правда, китайцев тоже ещё немного было — видимо, они за Уральский хребет пока не торопились, Сибирь обживали.
Какое-то время мужики на работу не выходили: стыдно было за своё малодушие. Но потом всё-таки начали по очереди возвращаться. Сначала бугор, потом Оскар с Вовкой, которые жили в одной общаге, затем приехал Игорь, и уж он-то нашёл и Лёху, и Опарыша, и даже Волокотина вытащил.
— Ну чего мы в этой загранице потеряли? — сказал он. — Мы и здесь никому не нужны, а там-то нас кто ждал?
Только-только вскипел чай, мужики сидели на кухне в своём родном цехе и легко соглашались со всеми доводами сварщика. На работе, кстати, почти никого не осталось. Все конторские свалили, зарплата исчезла, паровозы остановились, путейцы и рабочие депо разбрелись кто куда, и остались только те, кому совсем некуда было деваться. Город в целом стал тише и малолюднее, да и преступность как-то снизилась — все бандиты и воры подались в Европу и Америку.
Сошёл снег, народ, весь, который остался, потянулся к земле. Пока — только к огородам, но кое-кто из стариков заглядывался уже и на обширные пустующие поля. Но налоговая хоть через раз, хоть со скрипом, но ещё работала, так что целину поднимать было ещё рано. Вот уедут и эти тоже…
Государственный аппарат разваливался, коррумпированные менты потянулись вслед за жуликами и бандитами, коррумпированные чиновники — вслед за ментами, и дышать, конечно, становилось всё свободнее, хотя с деньгами было туго. Но, опять же, пошла зелень, некоторые торговые сети, спешно самоликвидируясь, выбрасывали товар и вовсе за бесценок, так что голода не наступило.
Держалось только правительство и паровое вещание. Одно за другое. Каждый день высокое давление доставляло новости: мол, всё нормально, жизнь налаживается, и вообще подготовка к зимней Олимпиаде идёт полным ходом.
Однажды, уже в мае, когда за окном, словно по Тютчеву, бушевала гроза, случилось чудо. С парового экрана вещал премьер. Он сказал, что народ недостоин такого правительства, как наше, что государственные мужи все как один уезжают куда-нибудь в Германию или, на крайний случай, на Филиппины, а вы, то есть мы, которые остаются, пропадайте, как хотите. В этот момент то ли к добру, то ли на беду в руках у бугра был разводяра, первый номер. И он обрушил его на экран, да так, что предохранительный клапан застопорил напрочь.
— Заебали, — сказал бугор.
— Чего? — опешили мужики.
— Заебали… — повторил бугор, сам себе не веря, и в глазах его блеснули слёзы.
Они вспомнили! Вспомнили все заветные слова! Мужики выскочили под первый ливень, радостно смеялись и матерились, словно дети, которые надолго остались без попечения родителей.
Видимо, давление в паровой сети было действительно очень высоким. А может, заветные слова вспомнили и в других малонаселённых районах страны, и тамошние бугры точно так же вдарили со всей дури разводным ключом по трубе. Как бы там ни было, вся система парового вещания от Дальнего Востока до Калининграда задумалась сначала на пару минут, а потом рванула. Да так, что правительство так и не успело добраться ни до Германии, ни до Филиппин.
Мужики стояли мокрые, закопчённые, все в грязи посреди огромной целины, в которую превратилась страна.
— Перекреститься бы надо, — сказал Волокотин.
… на этом рулон обрывается…
ЕВГЕНИЙ АКУЛЕНКО
Тиша
Рассказ
У меня окна на пустырь — ни фонарей, ни фар, ни гудящих под окнами машин. Угомонились соседи с собаками и детьми. Только погромыхивает посуда на темной кухне. Это Тиша…
Я надеялся, что этой ночи не будет. Точнее, что накопленная за последние дни усталость увлечет за собой, утянет в черный водоворот забытья. Без сновидений. Без памяти.
Увы. Сон бежал, оставив наедине с воспоминаниями, что тотчас полезли изо всех щелей, почувствовав силу.
Звук льющейся воды прекратился. Мятный холодок робко пробрался под подушку, зашевелил волосы так, словно их перебирали невидимые пальцы. Последнее время Тиша любила спать со мной. Я не возражал. За три года жизни под одной крышей я сильно привязался к этому существу. В известном смысле, Тиша и была для меня домом, его хранительницей, теплом и уютом.
Полтергейст достался мне вместе с квартирой в виде бесплатного приложения. Бабка — прежняя хозяйка — продавала свою однушку и покупала однушку же, только в другом районе, «поближе к вокзалу». Тогда я не придал этому факту значения, мне было наплевать. А теперь вспоминаю ехидное бабкино лицо, словно той удалось всучить мне гадюку в лукошке. И смысл пространной фразы на прощание: «Главное, вы не нервничайте! Оно привыкнете!», стал мне ясен. То-то бабуля переживала, что сорвется сделка, при регистрации у нее не то что руки тряслись — дрожь била. Недавно тут встретил ее… «Вы там же еще?», — спрашивает. А у самой глазки бегают. «Там же», — отвечаю. И доверительно так вполголоса: «Привет, кстати, вам!» Отшатнулась бабка от меня, как от ожившего покойника, физиономия ее красными пятнами взялась, и боком, боком, набирая с каждым шагом несвойственную пенсионерам скорость, скрылась старушка вдаль.
