Из Вашего письма и очерков я вижу, что у Вас накопилось много наблюдений из той среды, которая немало дала литературе. И Вы не торопитесь… Ваше время еще придет, у Вас все впереди. Лучше, как Вы пишете, спокойно займитесь подготовкой к экзамену на аттестат зрелости. Эту мысль я очень одобряю.
Хотелось бы побеседовать с Вами поподробнее, но это время я завален работой, так что и передохнуть некогда. Всего лучшего.
С дружеским приветом
Н. Рубакин».{8}
С приемом в институт дела осложнились. Не было средств. Н. Рубакин оказался прав, благотворитель на просьбу Завалишина не ответил. Теперь вся надежда — на самообразование.
Да и время наступило тревожное. 1914 год принес кровопролитную, тяжелую войну. Завалишин успевает в первую половину этого грозного года закончить пьесу «Крючки». В ноябре 1915 года ему удается ее напечатать в одной из московских типографий. Помогли товарищи по учебе в народном университете имени А. Л. Шанявского.
В этой пьесе повторены коллизии рассказа «Городничий XX века». Действуют те же персонажи, но только показаны они ярче, более типизированы, отточены характеры.
Автограф.
Титульный лист пьесы
Связь с Н. А. Рубакиным обрывается. И только перед уходом на фронт гражданской войны Завалишин посылает в Швейцарию бандероль с первой книжкой, с благоговейным посвящением учителю.
Годы гражданской войны позади. А. Завалишин в Челябинске. Он работает ответственным секретарем городской газеты «Советская правда». На подмостках Народного дома ставятся «Крючки». Как прошел спектакль, сказать трудно. Городская газета отозвалась на премьеру короткой информационной заметкой.
Из Челябинска А. Завалишина отзывают на работу в редакцию газеты «Беднота». Началась новая полоса в жизни нашего писателя-земляка. В 1928 году у него выходит в московском издательстве «Недра» сборник «Пепел».
На последнее письмо, посланное из Оренбурга весной 1918 года, Н. А. Рубакин не ответил, но А. Завалишин не теряет надежды на восстановление связей с наставником и посылает ему свою книгу с проникновенной надписью:
«Гуманнейшему руководителю русской молодежи в мрачные годы самоправия, дорогому моему учителю Николаю Александровичу Рубакину, чье человеческое отношение ко мне возбудило рост лучших сторон моей личности. Книга эта — плод посланного Вами в 1913 году творческого зерна и свидетельство того, что Ваши труды и воспитательное попечение о вышедших из низов не пропали даром».
Бандероль была послана А. Завалишиным в Швейцарию 15 марта 1928 года.
Н. А. Рубакин отвечает:
«Лозанна, 7/V—1928.
Дорогой Александр Иванович,
Ваш «Пепел» получил еще в конце марта, но не хотел писать Вам до тех пор, пока не удалось прочитать Вашу книжку. Большое спасибо и за нее, и за добрую память, и за подпись на первой странице, такую трогательно-душевную. Я искренне рад, что много-много лет тому назад учуял по той Вашей рукописи, какую Вы тогда прислали мне на просмотр, что в Вас несомненно имеется искорка, которая, в конечном счете, и сделает из Вас писателя. Много удовольствия доставило мне чтение Вашей книжки. Читая некоторые Ваши рассказы-сценки, я покатывался со смеху. Нельзя не видеть, что Вы накопили огромный материал житейский и черпали его прямо из жизни. Но эта жизнь, в сущности, ужасна, по Вашим описаниям! Это вроде как ад кромешный, своего рода вихрь невежества, грубости, озверения, всяких сортов ненависти. Неужели Вы видели в Вашей жизни только отрицательные явления и отрицательные типы? И неужели в широкой трудовой массе отсутствуют сознательные и искренние строители того светлого будущего на началах обобществленного труда и международного братства, о которых я и мечтал и писал и пишу весь мой век до сих пор? Больно поразил меня Ваш первый рассказ. Я понимаю коммунизм, настоящий коммунизм не как месть («око за око»), а как сублимацию и своих и чужих инстинктов. Разумеется, Вы вполне правильно изобразили белых, но Вы укололи бы их гораздо больнее, если бы показали, что борцы за интересы трудящихся по существу стоят выше. Впрочем, и этот Ваш рассказ написан очень хорошо, но он не в Вашем жанре. Вот из других Ваших рассказов так и пышет жизнью.
А язык Ваш — просто прелесть: таких словечек, какие Вы где-то подслушали, и не придумаешь.
Искренне желаю Вам все большего и большего успеха в Вашей литературной работе. Я уверен, что Вы продвинетесь далеко.
Ваши письма ко мне, полученные более 10 лет тому назад, у меня хранятся в полном порядке. И Ваш первый печатный опыт тоже.
А известно ли Вам, что здешние русские газеты частенько перепечатывают Ваши рассказы? Так, напр. в «Руле» были напечатаны в этом году расск. «Расписались» и «Семейная радость».
Всего Вам доброго. Пишите.
Уважающий
Н. Рубакин».{9}
Наставник молодых литераторов
Н. А. Рубакин обладал врожденным тактом педагога и наставника. Это ярко проявилось в его ответах на письма. Вот одно из таких, наиболее характерных, полученное из Оренбурга от 13-летнего Ибрагима Каримова, сына татарского писателя Фатиха Каримова:
«Многоуважаемый дядя Рубакин! Читал Ваши сочинения и нашел их очень полезными. Увлекся ими, и мне хотелось видеть и благодарить автора этих сочинений, но это была только одна мечта. Когда же я случайно прочел в газете «Известия» Ваш адрес, то от души порадовался, что Вы живы и здоровы…
Мой отец — татарский писатель и журналист — тоже очень любит Ваши сочинения и всегда рекомендует их читать, желает некоторые из них перевести на татарский язык. Дядя Рубакин! Если бы Вы мне написали письмо, состоящее хотя бы из нескольких строчек, то я его сохранил бы на вечную память».{10}
Мальчику Рубакин ответил, и между ними завязалась переписка. Позднее Николай Александрович выслал Ибрагиму Каримову свою фотографию.
Как драгоценные зерна он оберегал молодых. Николай Александрович считал, что каждый человек может быть писателем. Даже письма рядовых читателей он рассматривал как начало писательского труда. Может быть, потому — его ответы полны советов и призыва к самообразованию, к овладению опытом, накопленным классиками и писателями-современниками.
Анна Шамшурина из Екатеринбурга присылает ему газетные вырезки. Ей хочется услышать оценку ее рассказов. Среди присланных — набросок «Преступление» и «Наказание», рассказы «Смерть» и «Былое», напечатанные в газете «Зауральский край». В них показывается беспросветное существование деревенской бедноты и городских пролетариев.
Шамшурина пишет:
«Помогите мне разобраться в жизни, в этом ужасе и тоске, что творится вокруг. Книгами или словами и советом, помогите. Я жить хочу, а не прозябать».{11}
Сама она из деревни, окончила 3 класса гимназии, живет с матерью на скромные деньги, получаемые за сдачу своего дома под постой крестьянам, приезжающим в Екатеринбург на отхожие промыслы. Ей хочется подняться из «низины мысли и дела», участвовать в общественной жизни.
«Вы не замедлили ответом, — читаем мы в письме Шамшуриной, — и я получила Ваш отзыв об этих вещах (рассказах), и выписку книг, за что приношу Вам запоздалую свою благодарность».
«Я начинающий поэт, даже кое-где кое-что печатавший и удостоившийся лестного отзыва известных поэтов. Но моя слабая сторона — неуменье отделывания стиха», —
пишет Н. Ромашев из Троицка. Он просит помочь ему, посоветовать литературу для самообразования.
И в Троицк из Швейцарии приходит обстоятельный ответ с дружескими советами молодому поэту, до этого познакомившемуся с рубакинскими «Письмами о самообразовании».
Уфимский поэт Четвериков тоже шлет стихи и в письме рассказывает о своих сомнениях в правильности выбора жизненного пути.
«Когда я в Вас встретил не только намагниченного, но даже наэлектризованного интеллигента, мне тотчас захотелось в числе сотен других людей пойти к Вам, потянуться к Вам из уфимской глуши. Вы нашли в нищете, в унижении человека борцов, Вы протянули руку жаждущим света, самообразования, Вы, я уверен, откликнетесь и на мой зов, только бы письмо дошло до Вас. Вы скажете: есть тысячи людей, которым помощь больше нужна, чем мне, человеку из более или менее обеспеченного класса (я — гимназист, сын учителя городского училища). Это правда, но… но и мне нужна поддержка, и к кому же мне обратиться, если не к Вам, лучшим людям нашего времени. Кажется, у Толстого в одной брошюрке я прочел, что юношество должно требовать себе помощи, совета, разъяснений у взрослых. Я очень нахально и бесцеремонно обратился к Вам, но ведь не у Вербицкой же искать мне опоры и решения. А дело мое — мое «писательство»…{12}
