Комментарии
Настоящая статья Белинского о «Мертвых душах» была напечатана после того, как петербургская и московская критика уже успела высказаться о новом произведении Гоголя. Среди этих высказываний было одно, привлекшее к себе особое внимание Белинского, – брошюра К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или мертвые души». С ее автором Белинский был некогда дружен в бытность свою в Москве. Однако с течением времени их отношения перешли в ожесточенную идейную борьбу. Одним из поводов (хотя отнюдь не причиной) к окончательному разрыву послужила упомянутая брошюра К. Аксакова. В ней доказывалось, что поэма Гоголя своим содержанием, характером, поэтической формой возрождала в русской литературе традиции гомеровского эпоса. «В поэме Гоголя является нам… древний, гомеровский эпос», – писал Аксаков (М., 1842, стр. 4). И еще: «Созерцание Гоголя древнее, истинное, то же, какое и у Гомера… из-под его творческой руки восстает, наконец, древний, истинный эпос» (там же, стр. 5). По мнению Аксакова, недостаточное уважение к древнему эпосу привело к падению современной литературы; история мировой литературы после Гомера являет собой процесс неуклонного движения вниз, пока, наконец, древний эпос не выродился в современный роман. Белинский в своей статье подверг резкой критике антиисторическую концепцию Аксакова, показав вздорность его сопоставлений Гоголя с Гомером, доказав, что современный роман является не искажением и не порождением древнего эпоса, но есть явление, развившееся из самой жизни, есть «эпос нашего времени», в котором отразилась современная действительность.
Завязалась полемика. К. Аксаков, уязвленный критикой Белинского, выступил с антикритикой («Москвитянин», 1842, № 9, 220–229). Белинский ответил в 11-й книжке «Отечественных записок» новой большой статьей: «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души» (см. наст. том).
Смысл статей Белинского, однако, далеко не исчерпывался опровержением антиисторической схемы К. Аксакова о генезисе гоголевской поэмы. Спор коснулся и ряда других вопросов. Аксаков, например, выдвигал в Гоголе на первый план «акт творчества». Белинский не соглашался с ним: «Без акта творчества нет поэта – это аксиома; но в наше время мерилом величия поэтов принимается не акт творчества, а идея, общее…» Под «общим» Белинский понимал содержание. Ни по идее, ни по содержанию «Мертвые души» ничего схожего, по утверждению Белинского, не имеют с древним эпосом. Ибо пафос «Илиады» – в возведении жизни «на апофеозу», между тем как «в «Мертвых душах» она разлагается и отрицается». Там – пафос утверждения, здесь – пафос отрицания.
Белинский называет Гоголя гениальнейшим национальным поэтом. Сравнивая Гоголя с Пушкиным, он отдает преимущество первому: «…мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени; он также менее теряется в разнообразии создаваемых им объектов и более дает чувствовать присутствие своего субъективного духа, который должен быть солнцем, освещающим создание поэта нашего времени». К. Аксаков видел пафос «Мертвых душ» в спокойном, «эпическом созерцании». Белинский отвергал подобную «созерцательную» интерпретацию творчества Гоголя. Пафос его реализма он видит в протестующей и отрицающей «субъективности». Именно Гоголя Белинский вскоре будет противопоставлять реализму созерцательному, реализму «свершившегося цикла жизни».
Брошюра К. Аксакова возбудила большой шум в журнальных кругах, особенно после статьи Белинского. Гоголь, узнав о брошюре и о том впечатлении, которое она произвела, неодобрительно отнесся к выступлению Аксакова: «ей рано быть напечатанной теперь» («Письма», ред. Шенрока, II, 205). В течение многих лет брошюра Аксакова была предметом резкой критики со стороны прогрессивной журналистики. В 1860 году ее высмеял Добролюбов в статье «Благонамеренность и деятельность» (Собр. соч., ГИХЛ, 1935, т. II, 242).
Полемика между Белинским и Аксаковым не исчерпывалась вопросом о «Мертвых душах», это был спор о смысле творчества Гоголя в целом, о сущности искусства вообще. Это был принципиальный спор о том, должно ли искусство утверждать «гнусную расейскую действительность» или отрицать ее. К этому же сводился смысл борьбы Белинского с Булгариным, Сенковским, Полевым, Шевыревым. Реакционная критика утверждала, что «Мертвые души» ничего общего не имеют с русской действительностью, что Гоголь клевещет на Россию, что он нарисовал уродливую карикатуру на нее. Отсюда столь упорные старания доказать зависимость Гоголя от того или иного западно-европейского писателя. Сенковский и Булгарин видели в Гоголе неудачного продолжателя Гомера и Поль-де-Кока, Шевырев доказывал, что Гоголь ученик Данте и Ариосто; Полевой видел в Гоголе подражателя Диккенса. Белинский был первым критиком, оценившим истинное значение «Мертвых душ». По мнению критика, Гоголь в своей поэме объективировал современную действительность, и поэтому «еще не было доселе более важного для русской общественности произведения». Своими статьями о «Мертвых душах» Белинский дал глубокую демократическую интерпретацию творчества Гоголя.
Необходимо обратить внимание еще на одно обстоятельство. В статье «Объяснение на объяснение…» Белинский отмечает некоторые симптомы в новом произведении, которые кажутся ему тревожными с точки зрения дальнейшего развития творчества Гоголя. Он говорит, что как художник Гоголь необыкновенно силен в непосредственном акте творчества, но эта «непосредственность» «отводит ему глаза от идей и нравственных вопросов, которыми кипит современность». Белинский подчеркивает «умственный аскетизм» Гоголя, недостаточность его «интеллектуального развития». Некоторые намеки в «Мертвых душах» приводят критика в «тревожное раздумье» относительно того, как раскроется содержание остальных двух частей поэмы, обещанных автором. Белинский цитирует высказанное Гоголем предположение о том, что, быть может, «в сей же самой повести почуются иные, доселе небранные, струны, предстанет несметное богатство русского духа…», и воспринимает эти слова как обещание показать в последующих частях «Мертвых душ» какую-то другую сторону крепостнической России, нечто противоположное тем мерзостям, которые с такой яростной силой бичевал художник в первой книге. Это заставило Белинского насторожиться. «Много, слишком много обещано, – пишет он, – так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и нет еще на свете…» С гениальной прозорливостью Белинский здесь предсказал обреченность замысла, который Гоголь тщетно попытается вскоре осуществить во второй части «Мертвых душ».
Белинский предполагал написать большую обобщающую статью о Гоголе, но, к сожалению, заваленный срочной журнальной работой, не смог осуществить свой замысел. Все же и в настоящих статьях (см. три следующие), связанные единством темы и концепции, Белинский достаточно определенно высказался о сущности и значении гоголевского творчества.
Указывая на связь Гоголя с Вальтером Скоттом, Белинский подчеркивал закономерность появления творчества Гоголя, как своеобразного этапа в развитии современного эпоса, и тем самым устранял нелепое сравнение К. Аксаковым «Мертвых душ» с древнегреческим эпосом Гомера.
Белинский здесь сопоставляет себя и К. Аксакова (ср. это место с характеристикой К. Аксакова в письме Белинского к И. И. Панаеву от 19 августа 1839 г.). («Письма», т. I, 333).
