Теперь сравним это с такими словами из знаменитой горьковской апологетической статьи о Ленине: «Должность честных вождей народа – нечеловечески трудна», подкрепляемыми прямым цитированием слов самого Ленина: «А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, – должность адски трудная!» 5. Здесь не играет роли то обстоятельство, что выражение «трудная должность» приписывается в изложении Горького и старому русскому писателю, и Основателю советского государства. Главное другое: Горький допустил штамп; штамп, легко узнаваемый. Напомню, что до начала работы Булгакова над романом эта статья о Ленине выдержала пять изданий, и сентенция об «адски трудной должности» успела прочно врезаться в память общественности.
А теперь возвратимся к роману «Мастер и Маргарита», к тому месту главы «Погребение», где Пилат после восклицания «И ночью, и при луне мне нет покоя» обращается к кентуриону: «У вас тоже плохая должность, Марк. Солдат вы калечите […] Не обижайтесь, кентурион, мое положение, повторяю, еще хуже».
Тот же горьковский легко узнаваемый штамп…
Примечания к пятнадцатой главе:
1. Эта статья помещена в 25 томе Полного собрания сочинений Горького.
2. К.И. Чуковский. Указ. соч., с. 101.
3. Там же, с. 107.
4. А.М. Горький. Н.Е. Каронин-Петропавловский. «Литературные портреты». М., «Молодая гвардия», 1963, с. 93.
5. А.М. Горький. В.И. Ленин. Там же, с. 34, 48.
Глава XVI. Реторта Фауста социалистической эры
Человек должен как выяснить тайны природы, так и создавать свои новые законы природы … Наука должна стать главным инструментом борьбы за бессмертие.
А.М. Горький 1
Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?
Воланд – Мастеру
В словах Воланда содержится очередной парадокс, обделенный, к сожалению, вниманием исследователей. Появившиеся впервые только в финале романа слова о Фаусте, реторте и гомункуле никак не вяжутся ни с его фабулой, ни с образом Мастера, весьма далекого от естественных наук. Более того, речь идет именно о новом гомункуле – Булгаков явно включил в контекст этой фразы отсылку к чему-то, хотя и не фигурирующему в самом романе, но известному его потенциальным читателям. Иными словами, эта фраза содержит признаки очередного «ключа», которым, скорее всего, является не характерное для лексики романа слово «гомункул».
Действительно, тема Фауста была связана с именем Горького на протяжении практически всей его творческой биографии. Еще в начале века, высказывая идею об издании массовым тиражом лучших образцов мировой литературы, он предлагал включить в их число и сборник с легендами о Фаусте – с адаптированием до уровня широкой публики, с отсечением всего «лишнего», что не способствовало, по его мнению, воспитанию нового человека. Эту идею Горький пронес до конца своих дней: беседуя с Г.П. Штормом в начале мая 1936 года, он «упомянул об издании свода народных преданий о Фаусте».
Более того, слова «вылепить нового гомункула», вызывающие естественную, хотя и довольно абстрактную ассоциацию со стремлением Горького воспитать нового человека, а также с его отношением к писателям как «инженерам человеческих душ», при более детальном рассмотрении этого вопроса приобретают вполне конкретный смысл. При оценке приведенных ниже фактов прошу учесть, что все они взяты из материалов, опубликованных при жизни Булгакова в общедоступных источниках («Правда», «Известия», «Литературная газета»).
Факт первый: 15 января 1934 года в московском Доме ученых Горький присутствует на конференции медиков и биологов, слушает доклад заведующего отделом Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ) профессора А.Д. Сперанского «Нервная трофика в теории и практике медицины».
Факт второй: через три дня, выступая на Московской областной партийной конференции, со ссылкой на доклад Сперанского он говорит: «Десяток работников Всесоюзного института экспериментальной медицины, работая над исследованием живого организма, пришел к той диалектике развития, которая лежит в основе революционной мысли. Это – факт глубочайшего значения, ибо это – факт завоевания революционным пролетариатом того источника энергии, который скрыт в научном опыте».
Факт третий, раскрывающий смысл сказанного на парткон-ференции: в беседе с профессором Н.Н. Бурденко менее чем за месяц до своей смерти Горький говорит о том, что «…медицина никогда не ставила перед собой задачи построить биологическую функцию человека. Медицина должна стать наукой конструктивной и синтетической в самом творческом смысле этого слова». Комментируя эти слова Горького, профессор Бурденко поясняет: «Организационной и методической базой для разрешения этой огромной задачи мыслился им ВИЭМ».
Если к этому добавить, что в начале 1936 года на даче Тессели в Крыму Горький беседовал со Сперанским о проблемах долголетия 2 , и что о достижении бессмертия через 100-200 лет он говорил еще на лекции в 1920 году 3 , то все приведенные данные в совокупности дают основание интер-претировать фразу Воланда о гомункуле в контексте идеи, которой был привержен Горький на протяжении всей своей жизни.
Но это еще не все: по свидетельству самого профессора Сперанского, идея создания ВИЭМ исходила от Горького, который поделился ею со Сталиным; после «поддержки и одобрения» (слова Сперанского) со стороны Вождя, и только после этого, в начале лета 1932 года Сперанский был направлен к Горькому на дачу, где и произошло их знакомство. Об этом Сперанский рассказал в статье «М. Горький и организация ВИЭМ» 4 , в которой попутно защищал целесообразность проведения опытов на людях, возражая неназванным оппонентам, которые, судя по контексту, обвиняли его в вивисекции.
Итак, направленность работы института, созданного по инициативе Горького и с одобрения Сталина, встретила возражения этического характера. Здесь весьма важно определить, какой была позиция Булгакова по этому вопросу. Как гуманист в подлинном значении этого понятия, он вряд ли мог одобрить саму идею проведения таких опытов. Врач по образованию, несколько лет практиковавший, он не мог не понимать, о чем идет речь.
Отсюда может следовать и такой вывод: клиника, в которой Иван Бездомный встретил Мастера, со значительной степенью вероятности может рассматриваться как отображение Всесоюзного института экспериментальной медицины, а профессор по промыванию мозгов Стравинский – как двойник профессора Сперанского со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и относящимися к характеру его контактов с прототипом образа Мастера. Причем без привлечения не приводящей ни к каким убедительным результатам в разгадке смысла романа «музыкальной» темы, как это делает, например, Б.М. Гаспаров на основании совпадения фамилии этого персонажа и композитора Стравинского. Здесь уместным будет, пожалуй, сопоставить особую роль Мастера, символом которой является находившаяся при нем связка ключей от палат пациентов, с тем фактом, что инициатором создания ВИЭМ был все-таки Горький, а профессор Сперанский лишь выполнял с его подачи «соответствующие указания» сверху.
Вместе с тем, при всей привлекательности приведенных параллелей имеются все основания для возражений чисто этического плана, а именно: факт причастности профессора Сперанского к опытам на людях может рассматриваться как недостаточно убедительный повод для его изображения Булгаковым в такой сатирической, даже жестокой манере. Однако есть еще ряд обстоятельств, которые трудно сбросить со счетов при оценке отношения автора к личности этого человека.
Дело в том, что подпись профессора Сперанского стоит в числе подписей семи других корифеев медицины под заключением о смерти Горького, а также под актом с результатами медицинского вскрытия. Трое из них были вскоре осуждены по обвинению в преднамеренном убийстве Горького; профессор Сперанский в их число не попал, хотя общественности было достаточно хорошо известно, что из всех лечивших писателя специалистов он был наиболее близок к его семье.
Действительно, в январе-феврале 1934 года он находился на даче Горького в Тессели; в мае того же года присутствовал при скоротечной и весьма таинственной болезни с летальным исходом его сына Максима. Видимо, это, как и материалы суда над бывшим главой НКВД Г. Ягодой, обвиненным в организации убийства Максима Алексеевича, дало основание Н. Берберовой, располагавшей едва ли не самым полным сводом воспоминаний современников о Горьком, поставить вопрос о подлинной роли, которую играл этот человек в доме писателя. И пусть цена признаний в суде обвиненных в двух убийствах, с учетом наших нынешних знаний об обстановке тридцатых годов, незначительна; скорее всего, убийств вообще не было. Дело не в этом. Главное в другом: сомнения о роли А.Д. Сперанского у общественности были, и если о них, несмотря на «железный занавес», стало известно Н. Берберовой в далекой Америке, то уж Булгаков в Москве тем более не мог не знать о них. Не только знать, но и соответствующим образом отреагировать на страницах романа. Для того, хотя бы, чтобы вызвать непосредственную ассоциацию с прототипом Мастера.
