А вот как Надежда Яковлевна оценивает позицию Горького в связи с арестом мужа:
«Для ареста Мандельштама было сколько угодно оснований по нашим, разумеется, правовым нормам. Его могли взять вообще за стихи… Могли арестовать его и за пощечину Толстому. Получив пощечину, […] Толстой выехал в Москву жаловаться на обидчика главе советской литературы – Горькому. Вскоре до нас дошла фраза: «Мы ему покажем, как бить русских писателей»… Эту фразу безоговорочно приписывали Горькому. Сейчас меня убеждают, что Горький этого сказать не мог и был совсем не таким, как мы его себе тогда представляли. Есть широкая тенденция сделать из Горького мученика сталинского режима, борца за свободомыслие и за интеллигенцию. Судить не берусь и верю, что у Горького были крупные разногласия с хозяином и что он был здорово зажат. Но из этого никак не следует, чтобы Горький отказался поддержать Толстого против писателя типа О.М., глубоко ему враждебного и чуждого. А чтобы узнать отношение Горького к свободной мысли, достаточно прочесть его статьи, выступления и книги»
В этих же воспоминаниях приводится и другой случай, характеризующий «ненавидящего людской крик» МАСтера СОциалистической ЛИТературы; на этот раз речь идет о расстреле Гумилева:
«Что же касается Горького, то к нему действительно обращались […] К нему ходил Оцуп. Горький активно не любил Гумилева, но хлопотать взялся. Своего обещания он не выполнил: приговор вынесли неожиданно быстро и тут же объявили о его исполнении, а Горький еще даже не раскачался что-либо сделать…» .
Такое же бездушное отношение Горького к судьбам людей отмечают в своих воспоминаниях В. Ходасевич, Н. Берберова, другие общавшиеся с ним в первые послереволюционные годы литераторы. В частности, А. Штейнберг вспоминает, что наряду с благожелательностью Горького, его готовностью спасти и накормить ученых и литераторов, в нем сосуществовал и самодовольный барин, не гнушавшийся деликатесами во время общего голода. Когда его умоляют спасти оклеветанного, Горький лениво цедит сквозь зубы: «Пусть не делает глупостей!». Речь между тем шла о человеке, у которого ампутированы обе руки, а обвиняли его в том, что что он якобы собственноручно написал контрреволюционную листовку .
А вот что думает о своем былом кумире один из тех, кого прозвали «подмаксимками», – Леонид Андреев, характерное письмо которого Горькому приводит В.В. Вересаев
«Знаешь, дорогой мой Алексеюшка, в чем горе наших отношений? Ты никогда не позволял и не позволяешь быть с тобой откровенным… Почти полгода прожил я на Капри бок о бок с тобой, переживал невыносимые и опасные штурмы и дранги, искал участия и совета, и именно в личной, переломавшейся жизни, – и говорил с тобою только о литературе и общественности. Это факт: живя с тобой рядом, я ждал приезда Вересаева, чтобы с ним посоветоваться – кончать мне с собой или нет».
Надо полагать, что Вересаев уже самим помещением этого письма в свою книгу достаточно ясно выражает и свое личное отношение.
Здесь же следует отметить, что авторы всех приведенных выше выдержек, за исключением А. Штейнберга, принадлежали к кругу общения Булгакова. Кроме этого, с семьей Булгаковых поддерживала отношения и А. Ахматова, которая могла рассказать не только об эпизоде с расстрелом Гумилева, но и практически все то, что К. Чуковский фиксировал в своем дневнике.
Относительно взаимоотношений самого Булгакова со «Сталиным советской литературы» следует отметить, что, несмотря на весьма ограниченный объем сохранившихся свидетельств, не вызывает сомнений, что эти отношения вряд ли можно назвать сердечными. Булгаков обращался несколько раз к Горькому с просьбой о ходатайстве в отношении выезда за границу, но ответа не получил. Это явилось причиной того, что, когда умер М.А. Пешков, Булгаков счел неудобным направлять Горькому соболезнование.
В этой связи весьма красноречивым является датированное 11 июля 1934 года письмо Булгакова Вересаеву (по поводу выезда за границу), где содержится упоминание о Горьком:
«А вслед за тем послал другое письмо. Г. Но на это, второе, ответ получить не надеялся. Что-то там такое случилось, вследствие чего всякая связь прервалась. Но догадаться нетрудно: кто-то явился и что-то сказал, вследствие чего там возник барьер. И точно, ответа не получил!» . Та же ситуация, что и с «Крокодилом» Чуковского, причем в том же году. (Прошу обратить внимание на короткое предложение, состоящее всего из одной буквы «Г». Значит, более четкого обозначения не требовалось. Были, были разговоры между ними о Горьком…)
Таким образом, Булгаков имел возможность на личном опыте познать оборотную сторону доброты Горького. Теперь представим, что на этот опыт наслаиваются острые впечатления от рассказов Вересаева, Ахматовой, Мандельштам… И что в это же самое время готовится роман «Мастер и Маргарита»…
Прмечания к семнадцатой главе:
1. Именно так трактуется смысл этого отрывка в работе В.Я. Лакшина: «Подобно бродяге из Галилеи, мастер откликается на человеческое страдание, боль» – «Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». «Пути журнальные», с. 248.
2. «Князь тьмы», с. 97.
3. К.И. Чуковский. Указ. соч., с. 162.
4. К.И. Чуковский. Из дневника. «Знамя», № 12-92, с. 161. Запись от 29.12.1934 г.
5. Н.Я. Мандельштам. Указ. соч., с. 110.
6. Там же, с. 11.
7. Там же, с. 103.
8. Материал взят из комментария к книге А. Штейнберга «Друзья моих ранних лет (1911-1928)», изданной в издательстве «Синтаксис», Париж, в 1991 году. Статья Е. Эткинда «О рыцарях со страхом и упреком» – «Литературная газета», 13 мая 1992 г.
9. В.В. Вересаев. Указ. соч., с. 416.
10. Письма М.А. Булгакова. В: «М.А. Булгаков. Собрание сочинений в пяти томах». Том пятый. М., «Художественная литература», 1990, с. 516.
