Николай Страхов - Заметки об Тэне

Вся всемірная исторія есть въ сущности ничто иное, какъ исторія души человѣческой. А что такое эта душа? Тэнъ въ первомъ томѣ своей книги говоритъ объ этомъ такъ:

«То, что мы называемъ въ человѣкѣ разумомъ, не есть врожденный, первоначальный и пребывающій даръ, а лишь позднее пріобрѣтеніе и легко распадающійся составъ (composé). Достаточно самаго скуднаго знакомства съ физіологіею, чтобы знать, что онъ есть нѣкоторое состояніе неустойчиваго равновѣсія, зависящаго отъ не менѣе неустойчиваго состоянія мозга, нервовъ, крови и желудка. — Потомъ, обратитесь къ психологіи: самая простая умственная операція, какое-нибудь воспріятіе чувствъ, воспоминаніе, названіе имени предмета, обыкновенное сужденіе есть игра сложной механики, общее и конечное произведеніе многихъ милліоновъ колесъ (мозговыхъ клѣточекъ [корковый слой] считаютъ до тысячи двухсотъ милліоновъ, а колосомъ ихъ соединяющихъ — до четырехъ милліардовъ), которыя, подобно колесамъ часовъ, тянутъ и толкаютъ слѣпо, каждое само по себѣ, каждое будучи увлекаемо собственною своею силою, каждое будучи удерживаемо отъ отклоненій въ своемъ отправленіи уравнительными приборами и противовѣсами. Если стрѣлка показываетъ почти вѣрно часъ, то лишь по совпаденію, составляющему. Какое-то диво, если не чудо, и галлюцинація, бредъ, мономанія. ждутъ насъ у нашего порога и всегда готовы войти въ насъ. Собственно говоря, человѣкъ есть по природѣ сумасшедшій, и тѣло его отъ природы больное, здоровье нашего ума, какъ и здоровье нашихъ органовъ есть лишь часто повторяющася удача и счастливый случай» [10].

Такова, по убѣжденію Тэна, душа человѣка съ умственной стороны; посмотримъ теперь, какова она въ своихъ стремленіяхъ и дѣйствіяхъ.

«Во-первыхъ, если и не несомнѣнно, что человѣкъ по крови есть дальній родичъ обезьяны, то по крайней мѣрѣ достовѣрно, что по своему строенію онъ есть животное очень близкое къ обезьянѣ, снабженное клыками, плотоядное и хищное, въ древности каннибалъ, а потомъ охотникъ и воинъ. Отсюда въ немъ постоянный запасъ звѣрства, жестокости, насильственныхъ и разрушительныхъ инстинктовъ. — — Во-вторыхъ, отъ начала онъ былъ брошенъ, нагой и безпомощный, на неблагодарную землю, гдѣ трудно продовольствоваться, и онъ подъ страхомъ смерти долженъ былъ дѣлать запасы и сбереженія. Отсюда у него постоянная забота и одержащая его идея пріобрѣтать, копить и обладать. жадность и скупость, именно въ томъ классѣ, который, будучи прикованъ къ землѣ, голодаетъ въ теченіе шестидесяти поколѣній, чтобы питать другіе классы, и котораго цѣпкія руки постоянно протянуты и стремятся схватить ту почву, гдѣ онѣ выращиваютъ плоды. — Наконецъ, его тонкая умственная организація сдѣлала изъ него отъ начала воображательное существо, въ которомъ мечты кишатъ и сами собою развиваются въ чудовищныя химеры, преувеличивая безъ мѣры его страхи, надежды и желанія. Отсюда въ немъ избытокъ чувствительности, внезапные приливы волненій, заразительные восторги, потоки неукротимой страсти, эпидемія довѣрчивости и подозрительности, словомъ энтузіазмъ и паника. — Вотъ нѣкоторыя изъ стихійныхъ силъ, управляющихъ человѣческою жизнью. — Истина въ томъ, что, подобно всѣмъ стихійнымъ силамъ, подобно рѣкѣ или потоку, эти силы, если остаются въ своемъ руслѣ, то только по принужденію; ихъ умѣренность есть слѣдствіе только сопротивленія плотины. Противъ ихъ разливовъ и опустошеній необходимо было употребить силу, равную ихъ силѣ, соразмѣрную ихъ степенямъ, тѣмъ болѣе твердую, чѣмъ они опаснѣе, въ случаѣ нужды деспотическую противъ ихъ деспотизма, во всякомъ случаѣ принудительную и карательную, сначала атамана, потомъ военачальника, всегда нѣкотораго воина, избираемаго или наслѣдственнаго, съ зоркими глазами, съ тяжелой рукою, который бы путемъ насилія внушалъ страхъ и страхомъ поддерживалъ бы миръ. Чтобы направлять и ограничивать его удары, употребляются различные механизмы, предварительная конституція, раздѣленіе властей, законы, суды. Но на концѣ всѣхъ этихъ колесъ всегда является основная пружина, дѣятельное орудіе, то-есть воинъ, вооруженный противъ того дикаря, разбойника и съумасшедшаго, которые скрываются въ каждомъ изъ насъ, усыпленные и скованные, но все-таки еще живые въ пещерѣ нашего сердца» [11].

Вотъ какое существо есть герой всемірной исторіи. И какъ не согласиться, что все, сказанное Тэномъ, совершенно вѣрно? Все это данныя положительныхъ наукъ, все добыто и установлено физіологіею и эмпирическою психологіею. Если же такъ, то отсюда заранѣе видно, что исторія человѣчества должна быть повѣстью о непрерывномъ рядѣ безумій и злодѣйствъ. И, конечно, не мало найдется людей, которые, услышавъ это заключеніе, воскликнутъ: да это такъ и есть!

Между тѣмъ, безъ сомнѣнія это есть только изнанка исторіи, какъ болѣзнь есть изнанка здоровья, какъ сонъ и страданіе — изнанка бодрствованія и радости. Почему Тэнъ такъ рѣшительно говоритъ, что наше тѣло отъ природы больное? Это очевидная нелѣпость. Самое существо органической дѣятельности таково, чтобы производить и поддерживать здоровье. Но онъ не умѣетъ опредѣлить, что такое здоровье; для него оно нѣчто таинственное, неуловимое. Онъ не видитъ, не имѣетъ средствъ видѣть, какъ возникаетъ этотъ порядокъ, тогда какъ элементы безпорядка на лицо, являются постоянно, всюду и со всѣхъ сторонъ. Вотъ онъ и говоритъ, что здоровье есть только видимость, а что въ сущности господствуетъ болѣзнь. Такъ точно эмпирическая психологія не знаетъ, что такое разумъ; она разлагаетъ на части и ступени всѣ явленія умственной дѣятельности; но при этомъ оказывается только, что всякія ихъ сочетанія еще не достигаютъ конечной цѣли, и что всегда существуетъ возможность хаоса въ этихъ условіяхъ. И тогда становится непонятнымъ, какъ же возникаетъ разумъ, когда все насъ ведетъ къ безумію.

Значитъ, нужно думать, что въ душѣ человѣка и въ исторіи дѣйствуютъ нѣкоторыя высшія силы, которыхъ не знаетъ или не умѣетъ ввести въ свой разсчетъ Тэнъ. Разумѣется, весь смыслъ исторіи измѣняется для того, это будетъ сознательно слѣдить въ ней за проявленіемъ и развитіемъ этихъ силъ.

Въ сущности, исторія человѣчества представляетъ намъ рядъ явленій таинственныхъ, непонятныхъ, то-есть имѣющихъ для нашего ума неисчерпаемую глубину, неистощимую поучительность. Какъ понять силы, создающія разнообразіе человѣческихъ племенъ и человѣческихъ душъ? Какъ объяснить развитіе такихъ геніальныхъ народовъ, какъ греки, евреи? Можемъ ли мы постигнуть, въ чемъ состоитъ одряхлѣніе племени, убываніе въ немъ души? Если станемъ разсматривать событія, то найдемъ въ нихъ такую же загадочность. Мы не въ силахъ вполнѣ перенестись въ души людей, которые подвергались какимъ-нибудь катастрофамъ, или сами вызывали эти катастрофы. Развѣ намъ понятенъ энтузіазмъ христіанскихъ мучениковъ, фанатизмъ защитниковъ Іерусалима, или злоба творцевъ Варѳоломеевской ночи? Да мы не можемъ себѣ ясно представить состояніе человѣческихъ душъ даже при событіяхъ постоянно повторяющихся. Что происходитъ въ томъ, кто погибаетъ въ пламени пожара, подъ можемъ убійцы, что происходитъ въ самомъ убійцѣ? Что дѣлается съ людьми во время сраженія? Объ этомъ хорошо знаютъ только тѣ, это бывалъ въ сраженіяхъ, да и тѣ знаютъ только о себѣ, а не о другихъ и не объ совокупномъ ходѣ чувствъ и дѣйствій.

Поэтому, когда мы изучаемъ исторію, намъ приходится напрягать всѣ силы нашего пониманія, но заранѣе быть готовыми къ тому, что полнаго пониманія мы не достигнемъ. Мы прикидываемъ къ предмету то однѣ, то другія мѣрки, мы освѣщаемъ его то съ одной, то съ другой стороны, и каждый разъ лучше и лучше его разумѣемъ, но вполнѣ исчерпать его мы не можемъ, такъ какъ часть всегда меньше цѣлаго, и никакой умъ не можетъ подняться на высоту, на которой человѣчество лежало бы ниже его.

Одно изъ самыхъ таинственныхъ и глубокихъ явленій есть Революція. Съ нея Тэнъ весьма правильно началъ свое изслѣдованіе, чтобы понять современное положеніе Франціи; до — съ нея вообще начинается новый періодъ исторіи всей Европы, періодъ, въ которомъ мы теперь живемъ. Нагдъ вѣкъ есть время блестящаго и быстраго развитія; и въ этомъ развитіи, на всѣхъ формахъ европейской жизни можно замѣтить вліяніе Революціи, или прямое, или отраженное въ силу примиренія съ противодѣйствіемъ иныхъ, старыхъ началъ. Понятно, что такое событіе должно было стать предметомъ великаго вниманія. Было время (преимущественно между 1830 и 1848 гг.), когда революція для всѣхъ передовыхъ умовъ Европы была предметомъ восторженнаго поклоненія, какъ нѣкоторая героическая эпоха, пробившая своими подвигами новые пути для человѣчества. Потомъ, однакоже, понемногу наступило разочарованіе, преимущественно потому, что въ самой Франціи событія не стали оправдывать прежнихъ надеждъ; Во время второй имперіи чуткіе умы уже понимали, что страна сошла съ прямого пути; Ренанъ выразилъ свою потерю вѣры въ принципы революціи еще въ 1859 году, а въ 1868 году уже прямо сказалъ, что революція, при всѣхъ своихъ качествахъ, есть опытъ неудавшійся. Германское нашествіе, конечно, могло только подтверждать этотъ приговоръ, и очень понятно, что потомъ, до самой смерти, Ренанъ, когда шла рѣчь о горячо имъ любимой Францій всегда говорилъ: pauvre France, notre pauvre France.