Во второй части Йенсен описывает плавание Колумба и преступления конкистадоров. В характере Колумба Йенсен выделяет родовые черты, унаследованные от северных предков, — «мужество и стойкость, дерзость моряка и непреклонность воли». Даже когда его корабль отчалил от берега, Колумб не может не испытывать горечи, что потерял столько лет, прежде чем смог приступить к осуществлению своего плана. И даже вместо того, чтобы отплыть еще весною, чтобы иметь в запасе целое лето, ему пришлось ждать до осени, а «это много значило для всего плана, для всей жизни. Когда Колумб был молод, план его, уже тогда вполне созревший, встретил всевозможные препятствия; теперь, когда судьба, наконец, дала ему случай попытать счастья, он с непреодолимой горечью сознавал, что это поздновато, — он уже в том возрасте, когда озираются назад… Нетерпение томило его и теперь. Вперед, хоть навстречу смерти…». Кроме того, многолетнее ожидание настолько воспламенило его фантазию, что его неизбежно должно было ожидать разочарование. Так и случилось, когда корабль Колумба достиг острова, которому он дал имя Сан-Сальвадор, и обнаружилось, что это вовсе не та «страна блаженства и вечной юности», о которой он столько мечтал. В характеристике Йенсена, образ Колумба приобретает здесь трагический оттенок. «Рая небесного» Колумб так и не нашел. Но для судьбы героя разочарование и утрата иллюзий в конечном счете оказываются удивительно плодотворными. Ведь свой «мистический библейский рай» Колумб искал на земле! Поэтому, в устах Йенсена, — это первый современный человек, «поставивший на место духовной тюрьмы и суеверий Средневековья пространство и действительность Нового Времени».
С прибытием Колумба на Сан-Сальвадор происходит встреча потомков людей ледникового периода, тех, кто остался жить на севере, с теми, кто отступил перед ледником и остановился в своем развитии. Однако эта встреча не первая. В повествование о Колумбе вновь вплетается миф о Норне-Гесте, уже побывавшем на острове. Туземцы почитали его за бога и дали ему имя Кецалькоатль. В последующих главах возвышенно-романтический пафос сменяется гневным обличением. В жанре документального повествования о конкистадоре Кортесе и его товарищах Йенсен с горечью описывает все то зло, которое несет первобытным народам цивилизация белого человека. Но «Каравелла» завершается все же на светлой ноте, описанием колонизации Северной Америки, явившейся, по мнению Йенсена, подлинным вкладом крестьянской культуры Севера в мировую цивилизацию: «На новой почве, в Новом Свете незаметно вырастала свобода, которая была изгнана из Европы — древняя самостоятельность землероба. А когда она достаточно укрепилась там, то смогла вернуться в Европу и просветить ее; введение во Франции республиканского строя, древнего народного строя Запада, означало, что зараза уже перекинулась из молодого американского союза республик… пересадка из насиженных дворов Старого Света на свободные земли Нового — вот верная линия Колумба, как перевозчика».
В третьей части романа повествуется о смерти Колумба. Его фигура вновь предстает в мифическом освещении. Умирая, герой глубоко сожалеет, что напрасно искал счастья по всему свету. Счастлив он был только в молодости, с женой Филиппой и сыном. Душой он по-прежнему у штурвала «Святой Марии», обреченной, подобно «Летучему голландцу», до страшного суда плавать по морям и океанам. Возле архипелага Огненная земля происходит символическая встреча «Святой Марии» и «Бигля», мореплавателя Колумба, воплотившего в себе дух эпохи великих географических открытий, и ученого Дарвина, сумевшего извлечь из них далеко идущие научные выводы. В конце романа возникает еще один символический образ — парящая высоко в небе фигура женщины — воплощение созидательного начала, вечной женственности, источник жизни и любви. Как ранее в мифах, поэтические символы, аллегории, метафоры в романе и эпопее в целом при всей своей отвлеченно-романтической направленности не носят метафизического характера, а выражают авторское понимание сущности бытия, восхищение красотой и совершенством материального мира.
Культурно-историческая концепция Йенсена, в которой идея эволюции сочеталась с признанием за северными народами особой исторической роли, давала критикам повод обвинить писателя в проповеди ницшеанства и расового превосходства. Однако, как и другой великий скандинав, Г. Брандес, открывший Европе Ницше, Йенсен всегда был принципиальным противником ницшеанской идеи сверхчеловека. В Дарвине он не находил ничего общего с немецким философом, которого называл «грубым фальсификатором дарвинистского учения». Писатель был столь же далек и от того, чтобы культивировать в своих согражданах чувство расового превосходства над другими народами. В статье «Имморалист» в «Эстетике и развитии», выступая в защиту Дарвина от ницшеанцев, Йенсен, в частности, писал: «Когда я всерьез принялся изучать историю человечества, то понял, что первобытный человек не имел ничего общего с «белокурой бестией» и другими извращениями Дарвина с его именем на устах, провозглашающими свободу инстинктов в ущерб развитию культуры. Напротив, именно благодаря тому, что созидательные способности и душевная щедрость в нем оказались самыми жизнестойкими качествами, дальнейшее развитие, вопреки живущему в нас зверю, и привело к рождению Человека».
На протяжении всего творческого пути Йенсен высказывал твердую убежденность в созидательной природе человека, в торжестве культуры и гуманности. Высокая моральная проблематика его произведений, острота наблюдений и отточенность языка сделали его одним из самых выдающихся датских писателей своего времени. В годы второй мировой войны Йенсен занял совершенно определенную антифашистскую позицию. Признанием творческих и гражданских заслуг писателя стало присуждение ему в 1944 г. Нобелевской премии, которую ему вручили уже после окончания войны.
«Мифы, третье издание» (1924), «Мифы, четвертый том» (1928), «Избранные мифы» (1931), «Пизанг. Мифы, пятый том» (1932), «Поле. Мифы, шестой том» (1932), «Остров тюленей. Мифы, седьмой том» (1933), «Божья коровка. Мифы, восьмой том» (1940), «Мельница. Мифы, девятый том» (1944).
